Елена Чудинова - Неферт

«Вот сейчас Суб-Ареф заявит, что это Инери…»

— Тот и Сешат! Вообразите мое изумление, почтенный Имхотеп, когда я увидел, что сделал этот щенок!

— Что-нибудь очень плохое?

— Плохое, почтенная?! — голос Себекхотепа стал совсем уж грозным. — Этот мерзавец сложил мантрам! Сам, в одну минуту, если верить Суб-Арефу!

— Мантрам?!

— Именно! Страшно подумать, что мне могли не показать этого папируса! Мне бы их так портили, да почаще! Нет, только послушайте! А лучше взгляните — такие слова не стоит и произносить впустую.

— Я ничего не понимаю, Неферт, — прошептал Инери в полном смятении. — Какой мантрам?

— Знаешь, ведь это он про те стихи… «У жилок водорослей Нильских…»

— Но я же валял дурака! Ты ведь знаешь! Я просто записал стихами то, что диктовал Суб-Ареф — и все! Я не понимаю, Неферт, я правда не понимаю!

— Да, удивительно!

— Разрешите взглянуть?

— Клянусь Сешат! Суб-Ареф, я просто не успокоюсь, пока наконец не узнаю его имя. Я уже договорился — жреческая школа Тота, конечно, переполнена, но его, вне сомнения, возьмут в класс избранных.

— В избранный класс! Но ведь туда просто невозможно устроить ребенка! Вот счастливые родители!

— Этими счастливыми родителями, госпожа Таурт, являетесь Вы и почтенный Сети, — переведя взгляд с изумленного лица супруги казначея на непонимающее лицо Себекхотепа, Суб-Ареф с брюзгливым выражением кивнул на Инери. — Вот сидит ваше сокровище.

— И Вы молчите целый вечер?! — взревел Себекхотеп. — Этот самый мальчишка!! Клянусь Сешат! А ну, иди сюда!

— Инери, немедленно подойди!

— Инери!

— Так этот кудрявый разбойник и есть тот негодяй, который мне нужен?! Инери, с полыхающим на щеках румянцем, смотрел на Себекхотепа исподлобья — словно готовый огрызнуться волчонок.

— Так тебя зовут…

— Инери.

— Ну что ж… — Себекхотеп посмотрел на мальчика очень долгим взглядом. Неферт показалось, что серые глаза верховного жреца стали вдруг глазами совсем другого человека. Веселое добродушие исчезло из них, словно его не бывало. Глаза стали спокойны и суровы. И еще — Неферт как-то вдруг поняла, что черных теней под этими глазами очень не одобрил бы врач Юффу.

— Ну что ж… Завтра, за час до полудня, приходи в Дом Тота. Тогда и поговорим.

Больше Себекхотеп за весь вечер не обратился к Инери ни единым словом.

L

— А знаешь, как устроены такие розовые светильники — словно горящие камни? Ну, где вход в храм! — Инери, сидящий на перилах беседки, болтал ногами. — Эти камни выдолблены внутри! И туда заливается масло, а в нем огонь плавает. А кажется, будто весь камень горит, да? Мне показывали, как их заправляют. А школу я сегодня прогулял — плевать. Я же в нее больше не буду ходить.

— Если ты и дальше будешь болтать ерунду, — Неферт сделала вид, что хочет подняться с оттоманки, — то я сейчас уйду!

— Ладно, чего ты? Я как раз хотел про Себекхотепа, а ты перебила. У него кабинет такой, прямо за алтарной частью…

«Знаю», — подумала Неферт.

— И там кучи книг, просто до потолка, и какие-то приборы бронзовые вроде труб и пауков, полки с запечатанными банками и камни — негде повернуться… Мы про мантрам говорили, ну, который я сочинил. Только он сперва спросил: «Ты хочешь быть жрецом?» А я сказал: «А чем избранные жрецы отличаются от обыкновенных? Просто тем, что лучше?» Он даже рассвирепел: «Ты мне это брось! Ничем не лучше. Есть два пути служения богам для жреца», — Инери сделался серьезен. — Исполнение и творение. Понимаешь, когда-то, страшно давно, не было ни царей, ни жрецов, ни поэтов. А людьми правил по божественному праву один человек, который всегда был и первым, и вторым, и третьим. Это потом власть над людьми разделили натрое. А божественное право давало Слово. Сила слова есть в заклинании. Вот и различие. Жрец, который произносит мантрам, силен не своей силой, а силой того, кто его сложил. А тот, кто слагает, силен своей. Тьфу ты, нет! Я неправильно объяснил! В том-то и дело, что не своей! Понимаешь, это как пловец играет с течением. Слово — это как течение. Но когда человек произносит готовое — значит, за него с этим уже играл другой. А когда складывает — он на себя это вызывает. Вот! Он сказал: «Слово может раздавить»… Это очень опасно, как битва!

— А дальше?

— А дальше хуже. Нельзя поэтому ввязываться в те битвы, к которым «не готов»… Не нельзя даже, а невозможно. А я спросил — а если жрец случайно услышит то, что ему еще рано знать? «Подслушает, ты хочешь сказать?» А я вообще этого не имел ввиду, ты-то знаешь! А он сказал — тайны жрецов невозможно подслушать. Я спросил — почему, о них в таких помещениях говорят? Он сказал — нет, хоть на базарной площади. Просто тот, кто услышит, ничего не поймет. Для того, чтобы понимать, надо годами учиться. Тоска, да?

— А про твой мантрам?

— Он спросил — знал ли я раньше, что разлив Нила зависит от луны? Ничего я этого не знал! Он сказал: «Ты связал нити в узел». И еще: «Жрец должен уметь приказать земле родить». Больше я не помню, честно! А там какие-то большие парни ждали, экзамен, что ли? Знаешь, они так обалдели, что со мной так долго верховный жрец разговаривал! Нет, там ужасно здорово! Мне ведь сразу туда захотелось, помнишь?

Неферт сдержала смех, вспомнив, какое количество предлогов отчаянно придумывал вечером Инери, чтобы не идти наутро в Дом Тота: «Ну чего я туда пойду, Неферт? Чего я там не видел! Подумаешь, осчастливил — так я и побежал сломя голову! Может, я и не хочу в этот дурацкий класс! Вдруг я там что-нибудь не то скажу, тогда как? И знаешь, у меня лихорадка начинается, я утром перекупался в Ниле, вот — потрогай лоб! Я скажу матери, чтобы она мне дала меда на горьких травах, а после него надо все утро спать, как же я смогу пойти?»

Эту бурю Неферт выдержала довольно хладнокровно, прекрасно понимая, что госпожа Таурт, вне всякого сомнения, отправит Инери в Дом Тота живым или мертвым, а уж потом все будет в порядке.

А теперь Инери готов клясться, что едва дождался утра, чтобы бежать в храм. И ведь при этом не врет!

В следующее мгновение произошло что-то странное. Инери, сидевший напротив на перилах, словно далеко-далеко отодвинулся. Неферт почувствовала сильную головную боль, и все затуманилось перед ее глазами… «Из одного куска камня», — сказал кто-то голосом, похожим на голос Инери. Неферт вдруг поняла, что камень красной яшмы бьется в ее груди вместо сердца. Ей стало непереносимо больно — это кривая трещина поползла по бьющемуся в груди камню.

Инери сидел напротив нее, накручивая на пальцы свой длинный пепельный локон. Нет, об этом не надо ему сейчас рассказывать. Рассказывать? О чем? Ей отчего-то стало вдруг больно. Что-то связано с красной яшмой. При чем тут яшма?