Владимир Кучеренко - Семьдесят восьмая

Однако тут тоже существуют нюансы. Портной не обладает абсолютной властью над Кипарисом. При нападении "кукловод" вправе привлечь черного рыцаря к обороне каравана. Но сражаться "театральный болванчик" будет, только используя определенное оружие и применяя в бою строго регламентированный список боевых навыков. Дергать за остальные "ниточки": беседовать, получать доступ к личному имуществу, выполнять поручения, не связанные с охранными функциями — запрещено.

В общем, к сожалению, удобный момент упущен, и желание Велениры продолжить детальные расспросы об Инмироне, сегодня разошлось с возможностями ответчика. А завтра, скорее всего Фельдриг опять сделает перестановку, и Кипарис пойдет уже не с ней.

"Что же его так внезапно отвлекло, что даже не предупредил?" — задумалась северянка.

В надежде на то, что за ужином удастся хоть парой фраз перекинуться с черным рыцарем, до того как круглоухий знакомец уснёт, себорийка отсортировала интересующую ее информацию в порядке важности. И ждала. Ждала, пока у Кипариса вновь появится осознанный взгляд.

Увы, почти до конца трапезы парень не очнулся. Служительница Храма Неба уже было отчаялась, как вдруг объект наблюдения отбросил недоеденную телятину, встал, развернулся, прошествовал мимо выстроенных в защитный крест гигантских черепах, перекинулся парой фраз с Шершнем и одним движением раскинул свой маленький шатер.

"Ага, вернулся, наконец! Но сейчас опять отключится!" — панически мелькнуло в голове жрицы, и она, как оголтелая, бросилась к палатке черного рыцаря:

— Стой!!!

— Стою, — обернулся Кипарис и чуть приподнял уголки рта. Не скрывая восхищения, он любовался, спешащей к нему Веленирой. Ему было очень приятно. А еще неимоверно стыдно. За то, что вел себя как последний трус. За то, что испугался собственных чувств к этой красивой женщине. За то, что намеревался позорно отсидеться этой ночью офлайн.

"А плевать на всё и на всех! Не искусственная она! Пускай меня считают идиотом, но для меня она — самая настоящая!"…

Проболтали до самого утра. И не только о тонкостях познакомившего их мира. Плавно разговор перетекал то в воспоминания детства, то в обсуждение будущего, то в рассмотрение тех или иных поступков под разными углами зрения. Они делились друг с другом понятиями доблести, чести, отваги и храбрости. Беседовали о грустном и смешном, зле и добре, лжи и правде, алчности и бескорыстии, предательстве и преданности, ненависти и любви. Спорили, соглашались, смеялись, просто молчали…

Сначала луна и звезды, а потом и первые лучи солнца созерцали двух существ, которым было хорошо вместе. И которые не догадывались о единой предначертанной им судьбе, пока на рассвете их уста не слились в долгом и страстном поцелуе…

На сей раз Фельдриг расставил стражу так: во главе колонны шли Шершень и ПоЛуНоЧнИцА, по бокам оберегали обоз Веленира и Лариника, тыл прикрывали Кипарис с Имморалом.

Вчера принцесса уснула рано, поэтому понятия не имела, в котором именно часу вернулась даргарийка, Но, очевидно, приставала со своими расспросами к своему новому знакомому — круглоухому рыцарю допоздна. Иначе бы не клевала сейчас носом на каждом шагу. Нет, жрица, конечно, бодрилась, и кто-то посторонний вряд ли обратил бы внимание на ее сонное состояние. Но лаэйри не обманешь. Она уже успела достаточно хорошо узнать подругу, чтобы заметить ее заторможенность.

Утром северянка перекинулась с Никой парой фраз, насчет того, что она нашла выход из затруднительного положения, в которое их ввели коварные поручения подлого дракона. Подробнее обещала рассказать во время дневного привала. Но, как бы беседу не пришлось отложить до ужина. Лариника ни капли не сомневалась, что жительница Себора способна бодрствовать и несколько суток подряд. Ведь одно дело — красться там, через родные эльмиронские леса, и совсем другое — охранять караван с ценным грузом здесь, посреди чужой инмиронской пустыни Бархады в самый разгар необузданной жары, где хорошая реакция служительницы Храма Неба нужна, как никогда!

Юная наследница престола Ютра сама не ведала почему, но гнетущее затишье её пугало. Девушка словно предчувствовала приближение некой таинственной беды. Как зверье заранее ощущает надвигающуюся грозу. Во время обеденного перерыва принцесса первым делом поделилась с даргарийкой своими опасениями. К ее удивлению, жрица очень серьезно отнеслась к словам носительницы зеленой магии природы. Призналась, что действительно не сомкнула глаз до утра. Успокоила, что по местным законам, во время стоянки, телеги никто не тронет. Согласилась перенести обсуждение заданий на потом. И пообещала, немедленно принять горизонтальное положение и уснуть, дабы восстановить силы, к моменту, когда грянет ненастье. Если тому и вправду суждено будет случиться.

И, к сожалению, буря грянула!

Краем уха Веленира слышала, как Шершень шепнул Фельдригу о том, что Кипарис снова задержится и, в связи с этим, попросил немножко подождать. На что разъяренный хозяин каравана обрушил поток брани в адрес черного рыцаря, объяснив, что у него нет лишнего времени на то, чтобы ждать "этого безответственного недоноска, которого, кстати, уже предупреждали". В общем, портной в одностороннем порядке быстро расторгнул контракт с "бессовестным негодяем", и отряд, с охраной, ослабленной на одного человека, двинулся дальше.

Жрица, провожая грустным взглядом сиротливо стоящую палатку того, с кем она так увлекательно побеседовала поздней ночью, и которому затем позволила больше, чем просто знакомому мужчине, недоуменно подумала: "Странно, а почему же он, раз знал заранее, что может опоздать, не переключился в режим марионетки?".

Но долго поразмышлять на эту тему, равно как и насладиться воспоминаниями прекрасных минут минувшего утра даргарийке не довелось. Едва скрылся за барханом шатер круглоухого, чьё общество и чьи знаки внимания для северянки стали уже небезразличными, как на обоз дерзко напали.

Зеленков чувствовал себя паршиво. Самой распоследней сволочью на свете. Он — Иуда, предавший не только товарищей по оружию, но и любимую! Не Лексу — Велениру. Точнее, Костя еще не мог точно утверждать, что привязанность к жрице называется именно любовью, так как, в силу своего возраста, прежде испытывать данное чувство ему не доводилось, и сравнить было не с чем. К посторонним женщинам, разумеется, а не родственную разновидность любви к членам семьи.

"Хотя кого я обманываю? Люблю ёё безумно! Самой настоящей любовью мою искусственную девушку!", — печально подумал он. — "Которую прямо сейчас убивают".