Александр Зорич - Ты победил

Но в том-то и дело, что слуга у господина Кафайралака, то есть у господина Ибалара, уже был. Причем в первый же день Саф – так его звали – получил указание обслуживать мальчика с тем же рвением, с каким он обслуживает и самого хозяина.

– Я начну учить тебя когда мы сойдем на берег. А пока отдыхай, думай, вспоминай, – с загадочнейшим выражением лица сказал Ибалар и мимоходом прикоснулся ладонью ко лбу Лагхи.

Как бы невзначай. Так делают лекари, чтобы проверить, не донимает ли больного жар, или, напротив, не околел ли тот ненароком.

Смысл последнего слова Лагха постиг очень и очень скоро. В ближайшее полнолуние Лагха, сытно откушавший и разодетый на варанский манер, стоял на корме корабля и, мучаясь непривычным бездельем, смотрел в черные воды моря, распластавшиеся от горизонта до горизонта. «Вспоминай», – говорил Ибалар. Он знал что говорил. В черные воды моря…

Был полный штиль, корабль разрезал воду, не оставляя ни волн, ни следа. Где-то он уже видел то же самое. Где-то видел, хотя никогда не путешествовал по морю. «Вспоминай», – таков был приказ. Таково было предостережение. Такова была неизбежность.

Лагха не принимал пищи, не пил и не спал три дня. Он вспоминал.

Иногда он видел себя и происходившие события как бы со стороны. Иногда – как бы изнутри. И не только видел, но и слышал, чувствовал, осязал, обонял. Картины сменяли друг друга то быстро, то медленно. Иногда Лагхе казалось, что прошла вечность, иногда – час. Но и то, и другое было лишь разными ликами иллюзии.

Вот он играет в Хаместир с пятнадцатилетним мальчишкой. Мальчишку зовут Лоскир. Лоскир весел, нахален и задирист. И все время проигрывает, а он, Лагха, потешается над ним. Он по-прежнему Лагха, но у него другое, взрослое тело и другие мысли. Лоскир говорит на том же языке, на каком написана «Геда об Эррихпе Древнем» – стало быть, на харренском. Мальчишка называет своего партнера Кальтом. Кальтом Лозоходцем. Надо полагать, это его, Лагху, так зовут внутри этого странного сна. Или звали.

Но земля уходит из-под ног, а доска для игры – разноцветная, манящая – начинает бесшумно вращаться вокруг своей оси. Она кружится все быстрее, расплывается на тысячу самоцветов и превращается в пестрый ковер с длинными пушистыми кистями. На этом ковре сидит, поджав ноги, худенькая, но очень красивая девушка. Нагая и бледнокожая.

Лагха знает, что это продажная девушка, но он очень, очень любит ее. Он целует ее, с сожалением замечая чахоточный румянец, разлитый по ее щекам. Они говорят глупости и шутят. Она, как и тот мальчишка, тоже зовет его Кальтом. Она смотрит ему в глаза и прочит ему великое будущее. Она говорит, что у него бордовая звезда во лбу. Он – стройный и сильный черноволосый мужчина с рельефными скулами северянина, ласково обхватывает ее стан, кладет голову ей на колени, а она гладит его, словно котейку. Но что-то – у Лагхи нет времени понять что – происходит за окном. Что-то или кто-то зовет его прочь и он уходит. Он дарит ей браслет с сапфирами – каждый величиной с лесной орех – и уходит, переносясь куда-то, где небеса и деревья незнакомы и высоки.

Он, Лагха, очень жалеет о том, что не пообещал девушке вернуться за ней, когда все будет хорошо. И стыдится собственных мыслей о том, что негоже возвращаться к продажным женщинам. Она улыбается ему откуда-то из другого мира. И задумчиво глядит в глубину синих камней, лениво поблескивающих на солнце. Ярко-голубая искра, порожденная сияющим камнем, слепит Лагху, он на секунду закрывает глаза и… обнаруживает себя стоящим у саркофага.

«Это саркофаг древнего харренского героя, кажется, Эллата», – знает Лагха. Он проводит двумя пальцами по бирюзовой крышке саркофага с черными прожилками. Он ищет ответ на один очень важный вопрос. И он находит его – судя по тому, что, спустя один порыв ветра, он уже вельможа при дворе какого-то придурковатого и дряхлого царя. Он знает о себе, что его все еще зовут Кальтом, но теперь он благородный вельможа. Дамы кокетливо склоняются перед ним в поклонах, а мужчины вызывают его на поединки чести.

Вот он видит себя в канун одного такого поединка. Он постарел, но лишь слегка. Скорее повзрослел. Он смотрит на противника и целует лезвие своего огромного двуручного меча. «Мне подарили этот меч», – знает Лагха, но не помнит, кто именно, и чем он заслужил такой подарок. На лезвии выгравировано что-то. Лагха напрягает зрение. «Храни себя и меня», – вот, что требует от него меч. И он исполняет его веление. Его противник убит, а женщина, бывшая женой его мертвого противника, любовно подает ему плащ с красивой пряжкой. «Это теперь моя жена», – знает Лагха и целует ее в шею, которая вырастает ввысь, становится шире, больше, белее, раздувается до неба. Нет, это не шея, это колонна. Она – часть какой-то арки, под которой проходят стройными рядами вооруженные люди. Тяжелая конница, пехота, вспомогательные войска, обоз, приблудные шлюхи.

Теперь у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии. Он устал. Под глазами у него залегли темно-фиолетовые тени. Его меч по-прежнему с ним. Лагха чувствует, что его дела идут неважно. Войско разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро умрет и знает, что его врага зовут Торвент Мудрый. Он знает, что его враг – император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и бессердечен. Торвент Мудрый пускает в него стрелу. Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган стрел. Несколько пробивают насквозь его кованый нагрудник. Он, Кальт, умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.

Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных им за жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне дворца харренского сотинальма. Их ровно столько, сколько нужно для украшения. Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с сапфирами. Вот он находит какое-то место, которое все называют Золотым Цветком, и глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая столица царства. Вот он треплет Лоскира за вихры. И волны качают поврежденный, но помилованный добросердечным Кальтом парусник врага. «Кальт!» – кричит кто-то, но ему лень отвечать, он отмахивается, словно отгоняя назойливую муху, и послушная его руке картина мироздания снова сменяется.

Какой-то седобородый мужчина («Это мой отец», – знает Лагха) учит его находить места для колодцев, домов и кладбищ. «Честные места», – говорит отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец и пользоваться инструментом, сплошь серебряным. «Я – лозоходец», – понимает Кальт. Он еще очень и очень мал – младше, чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный прут, похожий на струну. Прут звенит на холодном ветру на высокой хрустальной ноте. А он, маленький Кальт, споро берется за лопату и роет землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни, но что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп. Кальт в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба седые волосы. Кажется, все идет как задумано. Но Лагху это не слишком радует.