Павел Крусанов - Укус ангела

— Я, я — головка от торпеды! — донёсся от закусочного стола голос Прохора.

— Златоуст! — упоённо зажмурился Феликс. — Златоуст, сущий златоуст!

— А почему, собственно, стремление каждое дело решать как последнее дело своей жизни есть исключительный удел императора? — спросил Чекаме.

Но ответить Пётр уже не успел. События, вильнув в новое, в силу своей нелепости никем не предугаданное русло, заставили забыть о разговоре. Князь Кошкин продолжал расточать восторги, в то время как Некитаев медленно, с ленцой загасил в пепельнице папиросу, опустил руку в карман кителя, с самым будничным видом, как спички, извлёк оттуда именной штучный скоропал и со словами: «Ну что же, пора сдуваться до естественной величины», — в упор — через стол — шарахнул в Феликса из воронёного ствола. Князь рухнул на пол вместе со стулом, перевернулся ничком, испустил сдавленный хрип, как-то странно, одной левой половиной тела вздрогнул и безжизненно замер, нескладно распластанный на вощёном паркете. Аркадий Аркадьевич у стола с закусками по-птичьи втянул голову в плечи и пугливо присел, расплескав из рюмки водку. Юркий, как моль, щелкопёр взвизгнул и тут же, убоявшись собственного бабьего вскрика, зажал рот ладонью. Публика оцепенела. Затем поэт с блокнотом для озарений в запоздалом ужасе отпрянул от генерала, «сестрёнки» одинаковым движением прижали к груди ухоженные лапки, жена Годовалова всхлипнула, а сам Годовалов, сшибив тяжёлым телом за собою стул, без прощания устремился к выходу, однако двери гостиной уже загородил неприступный Прохор. Заглянувшей было на шум горничной денщик невозмутимо объявил:

— Балуют господа, — и едва не прищемил ей нос створками.

— Как это понимать? — Чекаме из последних сил сохранял совершенно не годное для случая достоинство.

— А так! — мастерски рявкнул генерал. — У меня — не у Кондрашки, за столом не пёрнешь! — И указал дулом на Легкоступова: — Вот он растолкует.

Редактора «Аргус-павлина» напор матёрой казармы привёл в полное изнеможение.

Обмирая под взглядом Некитаева, чувствуя его свинец всем трепещущим естеством, Пётр бессмысленно смотрел на неподвижное тело князя. Подспудно он сознавал, что сейчас, вот в этот именно момент, Иван его испытывает, экзаменует по той самой дисциплине, в которой Легкоступов пытался только что объявить себя докой. Он должен был решиться, должен был посметь… И он посмел.

— Феликс хотел использовать генерала, — подняв глаза, твёрдо пояснил Пётр, — но, вместо этого, сам оказался дичью.

— Молодец, — одобрил Некитаев, — хорошо отвечаешь — чётко. А вот болтовня ваша — дрянь.

Он обвёл взглядом гостей горемычного Кошкина и улыбнулся. Он так улыбнулся, что никто, включая отчего-то вдруг вспотевшего негра (о чём известил публику запах его чёрного пота), не посмел снести эту улыбку и этот взгляд. Кроме Легкоступова. Пётр уже всё для себя решил: он принял правила — он был с ним.

— Я слышал, ты женился на Тане. — Теперь генерал обращался к товарищу по детским играм вполне доверительно, словно они в гостиной были одни.

— Да. — У Петра неудержимо задрожали колени. — Тринадцать лет назад. Безо всякого символизма.

— Я слышал, у вас есть сын.

— Да. Нестор. Ему тринадцать лет.

Некитаев как будто задумался. Тишина, повисшая в просторной комнате, показалась Легкоступову чрезмерной, нестерпимо зловещей — он не смог её вынести:

— Как ты жил эти годы?

Генерал обернулся к дверям:

— Прошка, как мы жили эти годы?

— В нашей жизни было много кое-что, — поразмыслив, изрёк денщик.

— Ясно? — Кажется, Иван остался доволен. — Две недели назад я получил эти погоны. — Он тронул свободной рукой правое плечо. — А вчера консулы подписали указ о моём назначении — генерал-губернатором Царьграда и командующим Фракийского военного округа одновременно. — Некитаев пристально посмотрел на Петра и куда-то дальше — взгляд беспрепятственно прошёл навылет, словно Пётр по-прежнему оставался в четверге, а Иван смотрел уже из воскресенья. — Послезавтра я вылетаю. Ты отправишься со мной.

Спорить было глупо — генерал приказывал и, определённо, был готов покарать за неповиновение. Легкоступов кивнул и облизал сухие губы. Какое, к чёрту, назначение? Генерал только что при дюжине свидетелей — трах-тибидох! — убил человека. Как минимум одиннадцать очевидцев будут показывать не в его пользу. Но даже если негр наливал, а Аркадий Аркадьевич пил и они пропустили момент убийства, даже если преданный Прохор заявит, что пуля влетела в форточку — то всё равно сегодня Некитаева арестуют, и послезавтра он отправится не в далёкий Царьград, а в ближайшую следственную каталажку. Пётр вновь мысленно чертыхнулся — на что он надеялся? Дело выглядело совершенно безнадёжным.

Однако Некитаеву так не казалось.

— На сегодня, пожалуй, достаточно. — Иван подался вперёд, к диктофону, выщелкнул кассету и небрежно сунул её в карман. Затем он настойчиво отыскал перепуганный взгляд девицы с антрацитовыми волосами (вопреки масти в кругу друзей её звали Кауркой) и, не меняя тона, заметил: — В наших организмах, кисуля, есть кое-какие различия, способные послужить к обоюдному удовольствию, — после чего вновь с невозмутимым бесстыдством подмигнул ей.

Поскольку он по-прежнему держал в руке револьвер, онемевшая Каурка вполне могла посчитать себя пленницей, добытым в бою трофеем… Не искушая судьбу, этим самым она себя и посчитала.

Когда генерал, скрывшись со своим безропотным дуваном в прихожей, победоносно громыхнул входной дверью, денщик торопливо, но с достоинством махнул стопку водки, привередливо выковырял со дна полной фарфоровой плошки маринованный огурчик, вкусно хрустнул и осклабился.

— Не бздеть горохом, — успокоил он поддетую на фуфу публику, — генерал стрелял «цыганской» пулей. — И уже направляясь вон, добавил: — Нашатырю ему дайте или свечой задутой окурите — он и отпрыгнет.

Денщик надел поданную растерянной горничной фуражку, шутейно взял под козырёк и стремительно убыл. Все посмотрели на поверженного князя. И в этот миг — никто шага не успел ступить ему на помощь — Феликс судорожно дёрнул ногой, громко, по-лошадиному фыркнул, приподнялся на руках и окинул гостей глупейшим взглядом.

— Ну, Ваня! — восхищённо всплеснул руками Аркадий Аркадьевич. — У Фили пили, да Филю же били! Ну, сукин кот! Ну, бестия!

Понятное дело, ему — природному плуту, любителю жестоких шуток, прощелыге — такое надувательство даже не снилось.

Глава 7

Третий ветер

(за год до Воцарения)