Александр Прозоров - Война магов

– Прости, княже, что опять тревожу, – окликнули Андрея из-за спины.

– Ничего, – крутанулся Зверев. – Цейтнота у меня пока нет.

Тонкие губы, острый вздернутый носик, щеки с ямочками… Где он все это видел?

– Прости за дерзость, княже, – опять поклонилась гостья. – Но ты, я вижу, волосы не бреешь, траур по кому-то носишь. Тревожусь, Андрей Васильевич… Может, не ведаю я о чем-то?

– Не может быть! – внезапно обожгло Андрея. – Варя?! Ты?! Как ты, откуда? Что же ты молчишь?

– Я бы не тревожила, княже, – потупила она глаза, – да беда у меня такая с товаром. Прямо и не знала, куда податься. Прямо хоть плачь… Люди на тебя и показали.

– Черт с ним, с товаром! – Зверев схватил ее за руки, втащил в светелку, посадил перед собой на стул. – Давай, рассказывай. Как ты живешь, где?

– Я… – Она отвела взгляд и прикусила губу. – Я сына три года тому… родила…

– Сын, – кивнул Зверев. – Я помню, батюшка сказывал. Ты вышла замуж. За какого-то Терентия. Родила сына, потом еще одного…

– Неправда, Андрей Васильевич! – вскинулась женщина. – Сына я родила, а опосля боярин меня замуж за Терентия Мошкарина выдал. Дабы малыш в сиротстве не оставался. И никого второго не рожала, бо старый уж Терентий и ничего ему не надобно. Токмо и хочет, чтобы в дряхлости было кому воды подать и глаза в смертный час закрыть.

– Вот оно как? – хмыкнул Зверев. – Интересная история.

– Нет, батюшке боярину Василию Ярославичу за все спасибо, не оставил, – промокнула уголки глаз гостья. – Терентий мужик зажиточный, промысел у него рыбный хороший, хозяйство. Сытно живем. Опять же боярин надел земельный еще добавил, от оброка освободил, торг самим вести дозволил. Грех жаловаться. Скотины завели втрое, благо выпас есть, поле. К нам ляхов трое прибились, что от призыва Сигизмундова бегают. Приютили, по хозяйству помогают. Ныне же в Москву на торг рискнула отправиться. Сказывали, платят тут зело больше. Так-то оно так, да токмо не попасть сюда в ряды. Либо мзду давай, кою никаким товаром не оправдать, либо здешним купцам все отдавай в полцены. Хуже, нежели в Луках Великих, выходит. Однако же слух был, что князь Сакульский припасы съестные у именитых купцов целыми ладьями покупает. Вот и понадеялась… Однако же отчего у тебя волосы отпущены, княже? По ком траур носишь?

– Сын у меня умер, – кратко признался Андрей.

– Сыночек? – охнула Варя. – Малой? Бедный, бедный ты мой, соколик.

Они поднялась и крепко обняла князя, прижавшись щекой к его груди. Вскинула голову, собираясь сказать что-то еще, но Андрей наклонился, и получилось так, что губы их слились, крепко-накрепко, не разорвать, словно только и ждали этого момента. Молодой человек обхватил гостью, даже приподнял, но чуть оступился, споткнувшись о ножку стула, сделал шаг назад и опрокинулся. Варя дернулась в объятиях, пискнула – и они вместе глубоко утонули в застеленной тонкой овчиной перине.

– Господи, – сглотнув, прижала ладонь к груди женщина. – У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Окно же открыто!

– Неужели ты думаешь, что я способен выронить тебя со второго этажа? – укоризненно покачал головой Зверев, любуясь оказавшимся совсем рядом, уже забытым лицом. – Как же я тебя не узнал?

– Была-то дитем совсем, а ныне молодуха. – Варя заворочалась, дернула ногами, оказавшимися на краю постели заметно выше головы.

– Лежи, дай на тебя посмотреть. Чтобы в следующий раз узнать смог.

– Смущаешь, боярин.

У женщины зарумянились щеки. Андрей усмехнулся и ее в эти щеки поцеловал. Потом в носик, в глаза, в губы. Варя закрыла глаза, пробормотала:

– Нехорошо это, Андрей Васильевич, не по-христиански.

– Сейчас, поправим.

Он качнулся к ее ногам, одну за другой сдернул кожаные черевички, швырнул в угол, вернулся обратно, зацепив подол сарафана. Поясок был повязан под самой грудью, и одно движение обнажило Варю почти полностью.

– Что же ты делаешь, боярин…

Она закрыла глаза тыльной стороной ладони, а Андрей целовал ее живот, бедра, согревал дыханием солнечное сплетение. Спохватившись, он вскочил, захлопнул дверь, толкнул задвижку, вернулся назад к постели, на ходу стаскивая рубашку, развязывая пояс штанов, и уже через мгновение смог прижаться к телу Вареньки горячей обнаженной кожей. Женщина опять охнула:

– Господь всемогущий, дай мне силы! – И запустила пальцы в его волосы. – Господи, это не сон…

– Как давно я тебя не видел…

Их тела соединились так же жадно и решительно, как минутой назад слились губы. Сейчас Андрей не думал о нежности. Им овладели голод, нетерпение, страсть, ненасытность, он рвался во врата наслаждения, словно на штурм вражеского бастиона – и очень скоро все это оборвалось сладкой победой, отнявшей все силы и желания. Рядом лежала Веря – неподвижная, едва дышащая, мягкая, как капля горячего воска.

Зверев приподнялся на локте, развязал поясок у нее под грудью, приподнял, вытащил из-под тела сарафан вместе с рубашкой, откинул на сундук.

– Что ты делаешь, боярин? – не сопротивляясь спросила женщина.

– Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился, – покачал он головой. – Даже не представляешь.

– Ты мне каждую ночь снишься, – ответила Варя и протянула к нему руки.

На этот раз Андрей был очень ласков и нетороплив. Коснувшись губами каждой клеточки ее тела, он запомнил бархатистость ее животика, солоноватость глаз, холод ее пяток и жала острых сосков. Он проник в нее осторожно, как крадущийся во тьме воришка, он баюкал ее, как ребенка, он проникался ею, как молитвой, – и растаял в страсти, точно в светлом божественном огне, чтобы закончить путь в бездне наслаждения.

– Спасибо тебе, сокол мой, любый мой, желанный, – скользнули ее пальчики у князя по затылку. – Как мне не хватало тебя все это время. Твоих взглядов, твоего голоса, твоих прикосновений. Как больно, что меня прогнали, и как сладко, что ты все же был в моей жизни. Моя сказка… Пусти, радость моя. Мне надобно отъезжать.

– Куда, зачем? – не понял Андрей.

– Так товар же, люди, лошади.

– Я все помню, – положил он палец ей на губы. – Пять возков всяческой жратвы.

Он поднялся, выглянул в окно, во всю глотку закричал:

– Еремей, где ты ходишь?! Отчего не вижу?!

– Здесь я, княже, – выскочил ярыга из-под крыши крыльца.

– Покажи извозчикам, где наш погреб, и пусть телеги разгружают. Посмотри, что там есть. Как закончат – покорми, пива налей, в людской уложи. Сам можешь пить, сколько влезет. Сегодня больше не понадобишься.

– Укладывать-то зачем? – не поняла Варя.

– Потому что ты остаешься здесь. – Князь накрыл обнаженное тело краем овчины и впился губами во влажные, чуть распухшие губы.