Дмитрий Скирюк - Кукушка

Судя по происходящему в стране, их очередь уже пришла.

Золтану вспомнился не слишком давний разговор с господином Андерсоном (тревога недопонимания опять кольнула сердце: для чего, зачем он всё-таки везёт с собой чёртов улей?), когда тот говорил, что спасение Фландрии — в растущей ненависти между бедняками и богачами. О том, что эта ненависть ударит и по этим, и по тем, Золтану тогда это доказать не удалось. Сейчас бы, пожалуй, он нашёл подходящий аргумент...

О пытках следовало подумать особо. Регламент инквизиции допускал применение последовательно всего трех пыток — верёвкой, водой и огнем. Тяжесть их возрастала от первой к последней, поэтому нельзя было начинать пытать сразу, скажем, с третьей. Пытку могли и вообще не начать в случае сознания обвиняемого в предъявленном обвинении. Золтан знавал случаи из собственной практики, когда негодяи и заклятые враги католической Церкви лицемерным раскаянием не только избегали пытки, но и вообще наказания в привычном понимании. К тому же последние постановления предписывали проявлять определённое милосердие к детям, старикам и беременным женщинам.

Но признание почти немедленно повлекло бы за собою наказание, а этого было нельзя допустить. Был ли у девчонки шанс на оправдание? Наверное, нет.

А выжить?

Выжить — был...

Золтан вполне мог выиграть в этой опасной, но отнюдь не безнадёжной игре. Главное сейчас было — не ошибиться.

— Если вы так настаиваете, — наконец сказал он, — я не буду рекомендовать вам peine forte et dure или strappado[40], хотя я однажды видел, как в Вюрцбурге беременная женщина провисела на вывернутых руках четыре часа подряд. So. По этой же причине, вероятно, недопустимыми будут tormento de toca и hoc est superjejunare[41], если мы не хотим помешать нормальному развитию плода. А мы же не хотим?..

Монах одобрительно кивнул, выражая согласие, Хагг сделал в уме ещё одну пометку и продолжил:

— В таком разе, думаю, можно что-нибудь из арсенала лёгких пыток применить, скажем, «кубики» или bastinado[42]. Лучше всего второе — это действенно, болезненно, не требует много времени и не вредит костям. Это может быть полезным и потому ещё, что, если потребуется перевезти пленницу ещё куда-нибудь, вам не понадобится тележка.

— Похоже, мне не зря вас рекомендовали, господин Мисбах, — с удовлетворением сказал инквизитор. — Вижу, что вы дока в этом деле, и всецело одобряю ваш выбор. А что до той резни в Бамберге и Вюрцбурге... — Он помрачнел и покачал головой. — Я слышал об этом. И сожалею. Но мы ничего не успели сделать: в этих землях нет инквизиционных трибуналов, приговоры выносили епископальные суды.

Хагг не нашёлся что ответить и только снова поклонился. Если даже брат Себастьян и сомневался в нём или в его способностях палача, теперь эти сомнения развеялись. Золтан всякого повидал в этой жизни и многое, о чём говорил, знал не понаслышке.

— Так что насчёт показательной беседы? — сделал он следующий ход. — Быть может, стоит прямо сегодня начать? Это много времени не займёт, и чем раньше произойдёт, тем дольше она будет об этом думать и до суда сможет положение своё трезво оценить.

Монах задумался.

— Пожалуй, да... — сказал он наконец, — Да, да. Вы совершенно правы, мастер Людгер. Давайте дождёмся вечера и сразу с ней поговорим... Что ж, пожалуй, это всё. Вы можете идти. Э-э-э... что-нибудь ещё?

— Ещё? — Золтан задумался и решил рискнуть ещё разок. — Ja, пожалуй. Мне не нравится, что девицу содержат одну. Установления предписывают после признания не оставлять ведьму в заключении одну, её надо держать с сокамерницами, чтобы предотвратить самоубийство.

Брат Себастьян отрицательно покачал головой:

— Для этого, как минимум, следует отвезти её в город, в тюрьму, где есть другие ведьмы. А этого пока мне делать... не хотелось бы. Она ведёт себя спокойно, потолок в ее комнате низкий, а в кровати нет верёвок. Не устраивать же мне ей для компании облаву на ведьм по окрестным деревням!

Золтан выругался в душе, проклиная изощрённый ум испанца — второго варианта даже он сам не мог предусмотреть.

— Пусть её хотя бы посещают чаще. Наблюдают. И говорят с ней.

— Ей и так два раза в сутки приносят пищу.

— Тюремные уложения велят проведывать заключённую каждый час. Я слыхал, там, среди стражи, есть какой-то юноша — кажется, его зовут Михель. Может, стоит разрешить ему иногда просто так бывать у неё? Под присмотром, конечно. Подобный бесед может спровоцировать её на откровение и облегчить признание.

— Возможно, возможно, — с сомнением произнёс испанец. Но кто будет присматривать? Подготовка к процессу отнимает у меня слишком много сил и времени. Томас ещё юн, чтобы доверить ему такое дело. А этот Мигель... у меня есть на его счет некоторые, скажем так, соображения.

— Я мог бы эту обязанность на себя взять.

— Вы думаете? Хм...

— Вполне думаю. К тому же я постараюсь не быть навязчивым.

— Хорошо, — решил наконец брат Себастьян, — пусть будет так. Приготовьте все необходимое, и после обедни мы навестим нашу пленницу.

— Я приготовлю, — сказал Хагг. — Это уже допрос будет?

— Нет, просто ещё одна попытка её образумить.

Золтан Хагг поклонился и против воли проскрипел зубами.

— Я приготовлю, — повторил он и, поворачиваясь, зацепился взглядом за послушника.

Мальчишка пристально глядел ему в глаза.

Некоторое время после ухода «мастера Людгера» в келье царила тишина. Отец-инквизитор, всё так же стоя у окна, молча провожал взглядом худую чёрную фигуру.

— Ты ничего не находишь странного в происходящем, друг мой Томас? — спросил он у послушника, когда палач скрылся за углом.

Тот поднял голову:

— Ч... что?

— Я спросил тебя: ты ничего не заметил странного в этом человеке?

— Н-нет... хотя его взгляд... На миг мне п-показалось, что он ненавидит всех в округе. Словно бы на этом человеке лежит печать чего-то тёмного.

Монах вздохнул:

— Это как раз неудивительно — на всех палачах лежит отпечаток чего-то темного, такова их профессия, но и она нужна. Но я говорил не об этом. Видишь ли, бастинадо — восточная пытка. Я нисколько бы не удивился, предложи её палач Наварры или Гранады. Но откуда её может знать фламандский немец?

Мальчишка неопределённо пожал плечами:

— Д-должно быть, много повидал.

— Как ты сказал? — повернулся к нему Брат Себастьян. — Много повидал? Хм... Может, и так, может, и так... Во всяком случае, хочется в это верить.

И снова замолчал.

Небо было предвечерне-синим, в медленно плывущих разноцветных волнах матового света. Выше них скользили облака, сквозь которые просвечивал узор незнакомых созвездий. Отдельные звёздочки и даже сочетания их память будто узнавала, но в целом картина была совершенно чуждая — и сердцу, и уму. Не было ни солнца, ни луны. Да и само небо здесь казалось слишком низким, закруглялось ближним горизонтом сразу за горами; купол будто давил на затылок, заставлял человека сутулиться, втягивать голову в плечи.