Кристофер Паолини - Брисингр

Таким образом, у него оставалось два выхода, но ни один из них ему не нравился. Он мог бы — как делал это и раньше — высосать энергию из растений и насекомых поблизости от лагеря. Ценой этому был бы еще один клочок совершенно мертвой земли, где не осталось в живых ничего, даже самых крошечных существ. И хотя это, безусловно, помогло бы Эрагону и далее держаться на ногах, но все же было бы недостаточным, чтобы удовлетворить запросы его невероятно голодного брюха.

А еще, конечно, можно было бы поохотиться.

Эрагон нахмурился и, крутанув в воздухе посох, с силой воткнул его в землю. После того как он столько раз проникал в мысли различных животных и научился понимать их надежды и чаяния, у него вызывала отвращение одна лишь мысль о том, чтобы хоть одно из них превратить в собственную пищу. Тем не менее Эрагон совершенно не собирался ослабеть настолько, что слуги Империи запросто смогли бы взять его в плен только потому, что он решил пощадить какого-то кролика и остаться без ужина. И Роран, и Сапфира прожужжали ему все уши, утверждая, что все живые существа на свете выживают только за счет того, что едят кого-то другого. «До чего же у нас жестокий мир, — думал Эрагон, — и я ничего не могу изменить в его устройстве… Возможно, эльфы и правы, что избегают питаться плотью "живых существ, однако же сейчас моя потребность в ней слишком велика. И если уж обстоятельства подталкивают меня к подобному решению, я не желаю чувствовать себя виноватым. Разве ж это преступление — насладиться вкусом ветчины, или форели, или еще какого-нибудь вкусного кушанья?..»

И он продолжал убеждать себя с помощью различных аргументов, хотя отвращение при мысли о подобной трапезе ему все же полностью подавить не удалось. Еще почти полчаса он столбом стоял на одном месте, не в силах совершить то, что подсказывали ему логика и здравый смысл. Затем, поняв, что уже слишком поздно, он обругал себя за бессмысленную трату времени; ему ведь нужно было пользоваться каждой минутой отдыха, чтобы набраться сил.

Заставив себя совершенно успокоиться, Эрагон стал мысленно ощупывать местность, пока не обнаружил двух крупных ящериц и спрятавшихся в своей подземной норке грызунов, похожих одновременно и на крыс, и на кроликов, и на белок. «Дейя!» — сказал Эрагон и убил ящериц и одного из незнакомых грызунов. Зверьки умерли мгновенно, ничего не почувствовав, но он все-таки скрежетал зубами, мучительно вспоминая, какое яркое пламя охватило их души.

Ящериц Эрагон вытащил руками, перевернув камни, под которыми они прятались. А вот грызуна пришлось вытаскивать из подземной норы с помощью магии. Он действовал очень осторожно, чтобы не разбудить остальных зверьков, когда извлекал тушку их собрата на поверхность; ему казалось чрезвычайно жестоким пугать их тем, что некий невидимый хищник сумел убить кого-то из них в самом что ни на есть потайном их убежище.

Эрагон выпотрошил, освежевал и обмыл тушки ящериц и грызуна, закопал все отходы поглубже, чтобы уберечь от падальщиков. Затем, собрав несколько плоских камней, он сложил нечто вроде небольшого очага, разжег в нем огонь и принялся жарить мясо. Без соли он ничем не мог сдобрить свое жаркое, однако некоторые местные растения, когда он растер их пальцами, придали мясу довольно приятный аромат и, самое главное, отбили запах крови, так что Эрагон как следует натер ими тушки.

Грызун был готов первым, поскольку оказался поменьше ящериц. Приподняв «крышку» своего самодельного очага, Эрагон поднес мясо ко рту и поморщился; он бы, наверное, так и остался бы сидеть, охваченный отвращением, если бы не нужно было присматривать за жарившимися на огне ящерицами. Это отвлекло его настолько, что он подчинился настоятельным требованиям своего голодного организма и стал есть.

Труднее всего было сделать первый глоток. Мясо застревало в горле, а вкус горячего жира показался и вовсе тошнотворным. Эрагона передернуло. Он дважды сглотнул всухую, и тошнота почти прошла. После этого стало легче. Он был даже рад тому, что мясо оказалось почти безвкусным — отсутствие вкуса помогало ему забыть, что именно он ест.

Грызуна он съел целиком, прибавив к нему еще и часть ящерицы. Обгладывая тонкую лапку, он удовлетворенно вздохнул И задумался; ему казалось весьма печальным, что он съел это жаркое почти с удовольствием. Впрочем, слишком уж он был голоден. Ничего, главное все же, что он сумел преодолеть себя и нарушить собственные запреты. «Возможно, — размышлял Эрагон, — когда я вернусь… и если окажусь за столом у Насуады или у короля Оррина, и там подадут мясо… то, может быть — если, конечно, мне самому захочется и будет невежливо отказаться, — смогу съесть несколько кусочков… Я, конечно, не стану есть столько, сколько ел раньше, но не буду и проявлять такую строгость в еде, как эльфы. Умеренность — более мудрая политика, по-моему, чем фанатизм».

Свет костерка падал на руки Слоана, лежавшего примерно в двух футах от огня. Эрагон глаз не мог отвести от этих рук. Длинные костлявые пальцы мясника с опухшими суставами и длинными ногтями были иссечены десятками тонких белых шрамов; ногти, всегда такие аккуратные, за которыми он в Карвахолле тщательно ухаживал, были грязными и обломанными, а некоторые и вырваны. Многочисленные шрамы были свидетельствами тех промахов, которые совершил Слоан за десятилетия своей любви к разделочным ножам. Кожа на руках у него была морщинистой и старой: взбухшие вены напоминали толстых червей, но сами руки казались еще вполне крепкими и сильными.

Эрагон присел возле мясника на корточки и обхватил колени руками.

— Я же не могу просто взять и отпустить его, — прошептал он, понимая, что если поступит так, то Слоан в итоге вполне сможет выследить, куда отправились Роран и Катрина, а этого ни в коем случае допустить нельзя. Кроме того, даже не имея намерения убить Слоана, Эрагон не сомневался, что мясник должен быть наказан за совершенные им преступления.

Ни Гэрроу, ни Эрагон с Бирдом, например, никогда особенно близки не были, но Эрагон знал, что это хороший человек, честный и надежный; а еще он помнил жену Бирда, Фельду, и их детишек. Да и в доме у них всегда было хорошо, когда Гэрроу, Рорану и Эрагону случалось, задержавшись в Карвахолле, ужинать там и ночевать. А потому гибель Бирда произвела на Эрагона очень сильное впечатление; преступление Слоана казалось ему отвратительным и жестоким; да и семье сторожа было бы важно восстановить справедливость, даже если они об этом никогда и не узнают.

Но что все-таки следует считать для Слоана должным наказанием? «Я отказался быть палачом, — думал Эрагон, — мне хотелось остаться всего лишь судьей. Но что я знаю о законах?»