Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович
— Ну, давай метнем, — сказал Тарик. — Давай первым — твоя ж улица...
— О, да ты не совсем пропащий, игроцкие законы знаешь... Кажи монету.
Тарик не колеблясь полез в карман. Потрясучка — игра, в которой ни за что не смошенничаешь, да и всегда в нее здорово везло. Он только предупредил, как полагалось:
— Бабрат, с «ковшиком» и «перевертом».
— Не учи папаню жулькаться, Морячок... — усмехнулся Бабрат, выкладывая на ладонь свои и Тариковы шустаки гербухой62 вверх.
Он сделал ладони ковшиком, старательно затряс, время от времени делая переверг, чтобы верхняя ладонь оказывалась внизу, и наоборот. Медяки весело звенели. Теперь уже все зависело от чистого везения. Выждав достаточно времени, Тарик выбросил руку:
— Стой! Гербуха!
Плотно прижав ладони одна к другой, Бабрат отнял верхнюю и тихо выругался сквозь зубы: гербухой вверх лежали четыре шуста-ка. Тарик забрал выигранное, Бабрат доложил еще два и, согласно негласке, поинтересовался:
— Сам кинешь?
— Давай по второй.
Бабрат кольнул его глазками-шильцами — конечно же, понял нехитрую, политесно допустимую уловку: его ладони были побольше Тариковых, и монетам там тряслось вольготнее. Тарик выждал еще дольше и снова:
— Стой! Циферка!
На этот раз циферками вверх лежали аж пять шустаков.
Бабрат, как и следовало ожидать, решил переломить ход игры:
— Теперь ты метай, а то все я да я...
Ну что же, все по правилам... Однако на сей раз Бабрату не
свезло: он заявил циферки, а их оказалось только две. Очень даже неплохо — за пару минут Тарик выиграл четыре шустака. И предложил:
— Дальше мечем?
— Нет уж, хватит, — отказался Бабрат. — Не мой сегодня день, Рандинала63 упорхнула... Да и забава соплячья...
Шалка хихикнула:
— Говорят же: кому везет в игре, в любви не везет. Ты ж, Тарик, давненько один ходишь, с тех пор как твоя последняя любовь с родаками уехала...
Язык чесался ответить: «Зато тебе везет: что ни день — полдюжины торчков во рту», но это было бы неполитесно.
— А знаешь что? — предложил Бабрат, якобы только что осененный удачной мыслью. — Давай шлепки раскинем!
Он проворно вытащил из кармана и показал Тарику колоду карт — не особенно и потрепанных, из самых дорогих — не чернобелые, а цветные. В дорогой лавке куплены... или попали в карман Мутного каким-то нечестным путем.
— Что мнешься, не умеешь? Враз научу! Вон Буба с Шалкой мигом въехали...
Краешком глаза Тарик подметил, что лица у обоих поименованных на миг стали невеселыми — еще один правильный кусочек в головоломку, и кусочков все больше, так что уже ясно, что на картинке...
— Да нет, тут другое, — сказал Тарик. — Когда пошел в Школа-риум, родители сводили в церковь, и я там дал письменный зарок: пока не стану Подмастерьем, ни в карты, ни в кости не играть. Только в потрясучку, грудку и пристеночек. Так что сам понимаешь...
Это было еще одно легонькое вранье — многие Школяры и в самом деле давали письменный зарок в церкви (и насчет игр, и насчет кое-чего другого), но Тарика родители не заставили ни разу, надеясь на его собственное благоразумие, — и он его не терял. В ватажке в карты и в кости, конечно, игрывали, но проигрыши были необременительными: колодой по носу или проскакать на одной ножке, да еще девчонка должна была дать себя поцеловать. А вот сейчас... Уже год с той поры, как он стал подрабатывать в порту, тамошние грузали наставляли его касаемо всяких-разных правил взрослой жизни, да и от старшего брата он кое-чего наслушался. Иные советы (скажем, как умело обращаться с гулящими в веселых домах) можно было пропустить мимо ушей, а вот к иным следовало отнестись очень внимательно — в первую очередь к тем, что касались игр. Студиозусы тоже кое-что поведали. Даже в самых роскошных игорных домах для благородных дворян и чистой публики можно нарваться на «шлепочного ловчилу», а в заведениях ступеньками пониже они кишмя кишат. А уж стригальщики и Мутные за доблесть считают облапошить того, кто к ним не принадлежит, и ухваток у них множество: и лишние карты в рукаве, и придумки при тасовании-метании... А вот три названных Тариком игры с монетами — те самые, где никак не смошенничаешь, разве что фальшивую денежку подсунут...
— Ну, ежели зарок... — проворчал Бабрат, нехотя пряча карты (Буба таращился на них жадно, прямо-таки вожделеюще — еще кусочек в головоломку). — Эх, сопливая все же у вас улица, уж прости на неприглядном для вас, но честном слове... А вот мы в
Воспиталке самодельными шлепками полночи резались. На всякий-разный интерес — и на денежку, и на хаванинку, и на жопку, бывало... Я вам сейчас расскажу парочку историй, как невезучие жопку проигрывали...
Буба и Двойняшки воззрились на него с живейшим интересом, но вот Тарику посиделки с этими рожами надоели. Он встал и сказал:
— Хорошо с вами, но дома лучше, обедать пора...
Никто не сказал ему ни слова: посидел, разговоры послушал, за ручку с незнакомым поздоровался, три раза потрясучку метнул, в карты играть политесно отказался — никаких претензий быть нс должно даже у Мутного. Голыми руками нас не возьмешь, а рукавиц у вас нету, не зима...
Шагая по Аксамитной к родной улице, он не испытывал беспокойства, тревоги или тем более страха, но все же объявились лишние хлопоты, забота, касавшаяся всей улицы, и нужно было не откладывая думать, что делать. Вдобавок он еще и ватажник, что не только приносит некоторый почет, но и накладывает лишние обязанности согласно негласке...
Источником беспокойства, конечно же, стал нежданнонегаданно поселившийся на Аксамитной Бабрат-Чистодел — кличка, какую обожают взрослые стригальщики, а за ними тянутся и Мутные, и обозначает она ловкого вора, выскальзывающего из рук Стражи, как кусок мыла из мокрой руки. Ну, предположим, судя по истории с девчонкой на берегу реки, Бабрат как раз попался, не успев натворить дел, но это, сразу видно, ничуть на его самомнение нс повлияло. И за те несколько дней, что он обосновался на Аксамитной, времени даром не терял: мигом высмотрел самую гниловатую ватажку из трех и кое в чем преуспел, по наблюдениям Тарика.
Он хорошо помнил прошлогоднюю историю с битвой ватажек. На короткой Сиреневой, простолеглой Аксамитной, была только одна ватажка, и так случилось, что ее быстренько подчинили четверо Мутных — двое с той же улицы, двое с соседней. Ставший ватажником Каледай-Ножичек очень быстро поименовал себя не ватажником, а вожаком64 и требовал, чтобы его только так и называли. Заявил, что отныне жить все будут не по «сопливым негласкам», а по строгому уговору (позже один из портовых груза-лей, выслушав эту историю, задал пару вопросов, а потом уверенно сказал: «Добрую половину того, что Ножичек именовал строгим уговором, он придумал сам». Уж грузаль-то знает: его старший брат, позор семьи, как раз и подался в стригальщики, нагрешил немало и сгинул где-то на рудниках).
Но это Тарик узнал гораздо позже, когда все кончилось. Мутный тем и плох: как магнит, брошенный в мусорную кучу, моментально облепляется железным сором, так и он подтягивает к себе и тех, кто по гниловатости натуры лишь дожидался толчка, и просто хилохарактерных, готовых подчиняться вожаку в обмен на покровительство, — одним словом, парнишек с червоточинкой.
И началось... Прежде, по одной из негласок, тибрили с телег, лишь если они попадались на пути, — теперь по приказу Ножичка на это дело каждый день отправлялась шайка, что было делом неслыханным. На идущих вечерней порой из таверны крепко упившихся налетали двое-трое с закрытыми тряпками лицами, сбивали с ног и оставляли с вывернутыми карманами, без часов, шляп и тому подобных вещичек, которые всегда можно было, хоть и задешево, продать «паучку»65. Недорослей обложили мздой, а тех, у кого не было денег, били и принуждали таскать из дома вещи. Со Школяров требовали деньги просто «за проход по нашей улице», чего прежде совершенно не водилось. Было несколько невеселых историй с девчонками.
