Холод (СИ) - "Amazerak"

Я не стал его преследовать. Схватка вымотала меня. Я стоял, опершись руками о колени, и тяжело дышал, а существо, оставив за собой чёрный кровавый след, скрылось за домом, из-за которого выползло.

Старик Йозеф стоял позади меня. Он уже пришёл в себя и только-только закончил перезаряжать свою пищаль, из которой я чудом умудрился подбить пастуха.

— Это ещё что за хреновина? — произнёс я, отдышавшись.

— Стадо, — Томаш запихнул на место шомпол. — Говорят, такие появляются во Сне незадолго до обновления, но сам я их прежде никогда не видел. Какая же мерзкая тварь! — он тоже был в шоке от происшедшего, руки старика до сих пор дрожали.

— Да уж… — пробормотал я. — Я сам чуть не обделался. А эта дудка всю душу вывернула. И много их тут?

— Не знаю, — Томаш закинул пищаль за спину, — и выяснять неохота. Пошли скорее. Чем быстрее выберемся, тем лучше.

Мы вышли в поле, заросшее бурьяном. Долго брели, пока не добрались до пятачка с вытоптанной травой.

— Вот это место! — торжественно провозгласил старик. — Нашли! Не знаю, как ты, а я уж точно буду прощаться со Сном. Никогда больше сюда не пойду. Хватит с меня. Давай порт.

Я достал из сумки прибор и протянул Томашу. Старик положил его на землю, покрутил кольца.

— Так, готово… — пробормотал он, — Отойди немного, сейчас откроется брешь.

Я отступил на несколько шагов, Томаш — тоже. Мы стояли и смотрели туда, где должен разверзнуться портал. Но прошла минута, другая, а ничего не произошло. Я вопросительно взглянул на старика.

— Я точно помню, что числа были такие, — пробормотал тот с озадаченным видом. — Я же сам выставлял их раз сто. Что не так-то? Ошибся что ли, старый дурак? Погоди, кажется, вспомнил, тут не восемь, а восемнадцать… — он повернул одно из колец, снова отошёл.

Эффекта не было. Кристалл, который должен загореться, возвестив о синхронизации с «домашним» портом, так и не светился.

Томаш возился ещё час, а может, больше, но всё безрезультатно. А потом он сел и обречённо уставился в землю.

— Никак? — осторожно спросил я.

— Нет. Я не знаю… То ли я что-то напутал, то ли сдвиги виноваты. Место — то самое. Числа тоже, вроде как, те. Я все лады перепробовал, какие знал. Не могу настроить, хоть ты тресни.

Неподалёку завыли моры.

— Надо возвращаться, — сказал я, — пока нас не съели. Потом попробуем.

Старик не ответил, так и сидел, уставившись на неработающий механизм. Похоже, Томаш в полной мере осознал тот факт, что дни его сочтены и очень скоро ему предстоит отправиться в Бездну.

— Пошли, — повторил я. — Чего сидеть?

Томаш поднялся и поплёлся за мной.

Мы добрались до города. Я обернулся. За нами ничего не было — только обрыв и пустота. Ещё одна часть Сна исчезла. Близилось обновление. Промедлили бы мы минуту, и сами бы пропали вместе с этим полем.

Следующие три дня мы оставались в облюбованной нами квартире. На улицах теперь было слишком много мор, и с каждым днём выходить становилось всё опаснее. Да и дьявольская флейта постоянно звучала где-то среди городских кварталов. А мы больше не видели смысла что-то делать и куда-то идти, и потому просто сидели и ждали, пока исчезнем вместе с этой частью города.

В одной из квартир нашли игральные карты, в другой — целый бар с выпивкой. Собственно, этим и занимались: пили, играли, да болтали обо всём подряд, сидя вечерами с бокалами вина у натопленного камина.

Мы были готовы исчезнуть, и полностью смирились с этой участью. Мне было грустно от того, что так всё закончится, а вот Томаш, кажется, выглядел довольным и постоянно повторял, что хоть перед смертью поживёт по-человечески.

Он много рассказывал о себе. Жил Томаш, как оказалось, в небольшом шахтёрском городке Ярск, в пристепной области Великохолмского княжества, которое входило в состав царства Моравия. Родился же и вырос он в другом месте: на западе, в Суражском княжестве, в бедной семье простого деревенского батрака. На восток перебрались, когда Томашу было пятнадцать лет. Тогда случился неурожайный год, в деревнях начался голод, и семья отправилась искать счастье в юго-западные плодородные регионы. Мать померла в дороге. Отец скончался спустя три года, уже в Ярске: завалило в угольной шахте, куда устроился работать.

После этого случая Томаш-то и решил, что никогда не пойдёт в шахту. Вот и работал он то там, то здесь, и нигде подолгу не задерживался. Потом женился, дети родились. И тут уже надо было что-то придумывать с заработком. К счастью, нашлись знакомые, которые предложили отправиться в Сон, посулив хорошие деньги, и Томаш согласился: он тогда совсем на мели был. Первые вылазки оказались удачными. И с тех пор он уже почти двадцать лет ходит в Сон. Всякое за это время случалось, даже глаза лишился в одной из вылазок, а все те, с кем он начинал это дело, давно померли: кто-то потерялся во Сне, кто-то чёрную прель подхватил, кто-то с ума сошёл. А как-то раз власти облаву устроили. В тот год человек десять на каторгу угодило, пришлось даже на некоторое время бросить это занятие. Но потом, как поспокойнее стало, Томаш снова вернулся в дело.

В общем, непроста оказалась жизнь старика. Жена померла пять лет назад, дети — кто тоже помер, а кто по миру скитается. Зато под старость лет на заработанные от снохождения деньги Томаш приобрёл небольшой домик в пригороде и в скором времени собирался прекратить этот опасный труд и отправиться на заслуженный отдых.

Я немного расспросил Томаша про великохолмских князей, и узнал весьма любопытную для себя информацию. Сейчас во главе княжества стоял представитель клана Верхнепольких. Звали нынешнего князя Святополк Святославович, и было у него четыре сына. И вот про младшего ходили интересные слухи, якобы тот не законнорожденный — бастард, иными словами или, по-нашему, ублюдок — однако, несмотря на это, он почему-то воспитывается наравне со всеми, и отец как будто бы даже завещал ему какое-то наследство, что ублюдкам по закону не полагалось. И, что интересно, звали того парня Даниилом.

Теперь я точно знал, кто я, и ситуация с покушением прояснилась. Скорее всего, от меня решил избавиться кто-то из родни: мать или браться. Видимо, их не устраивал тот факт, что князь воспитывал парня, как родного сына, и не хотели делиться с бастардом наследством. Непонятно только, почему они так долго ждали…

Впрочем, сейчас это уже не имело никакого смысла.

А ещё я в эти дни много времени упражнялся со своими ледяными чарами. Занимался этим от нечего делать, когда оставался один. Теперь у меня стало получаться замораживать не только предметы, но и воздух. Я подолгу сидел перед сном в кровати и создавал ледяные фигуры. Было в этом что-то увлекательное и завораживающее. Я мог часами смотреть, как над моей раскрытой ладонью вращаются один или несколько кристаллов из чёрного льда. Фигуры получались кривыми, неправильными, но в них всё равно была какая-то особенная красота. Один раз я даже создал нечто, отдалённо похожее на пику, и попробовал метнуть её, как это делали другие чародеи. К сожалению, бросок получился слабый. Возможно, мне не хватало каких-то навыков.

И каждую ночь, засыпая, я думал о том, что могу не проснуться, что скоро просто исчезну вместе с очередным куском Сна.

Сон во Сне 4

Девица с круглым лицом, маленьким ротиком и большими томными глазами, лежала рядом в кровати, прижавшись ко мне своим обнажённым телом. Её длинные чёрные волосы разметались по одеялу. Это была не та девушка, которую я видел в позапрошлом сне. Эта — явно старше, и формами обладала более аппетитными.

Рядом, на тумбочке, горел кристалл в узорчатой золотой оправе, освещая уютную спальню с оранжевыми занавесками.

Похоже, только что у нас была страстная любовь, а может, и не очень страстная. Ведь я сейчас думал не о любви и не о девице под боком. Другие думы владели моим разумом.

Досада и обида на весь белый свет затянули меня с головой. Мысль о том, что я не имею таланта и не владею чарами, несмотря на то, что все мои братья давно ими владели, давила тяжёлым грузом. Но особенно было обидно из-за какой-то шутки, отпущенной вчера моим средним братом, Вячеславом. Этот всегда был остёр на язык. Именно он-то и распространял слухи о том, что я — незаконнорожденный, полукровка, как называли тех, кто умеет повелевать кристаллами, но не имеет таланта. Я знал о его злословии, но никогда не говорил отцу, считая, что жаловаться — ниже моего достоинства.