Сурен Цормудян - Второго шанса не будет

— Ребята, ну чего вы тут секретничаете? — в дверях появилась Лена. — Пойдем. Чай ведь стынет.

— Уже, — Илья улыбнулся и протиснулся в дверной проем, в котором она стояла. Женщина одарила его улыбкой и как бы невзначай провела ладонью по его плечу. Николая от этого зрелища передернуло.

Когда Людоед вышел, она обратилась к Васнецову.

— Коленька, пойдем. Ты бледный весь какой-то. Наш чай хорошо бодрит. — Она продолжала улыбаться своей доброй и красивой улыбкой, и это бесило еще больше.

Васнецов подошел к ней и, пристально глядя в ее темно-карие глаза, зашипел:

— Держись от него подальше сучка! У него есть женщина в Москве! И она его ждет!

Лена ничего не ответила. Она просто стала другой. Ее добрый огонек в глазах исчез. Остался холод. Улыбка пропала в сжатых губах, которые вдруг стали тонкими и бледными. Казалось, она хочет ударить Николая. Но женщина просто развернулась и вернулась в столовую.

Пробуждение не оставило никакого следа от сновидения. Возможно, ничего и не снилось. Николай медленно поднялся и уселся на скрипучей кровати, разглядывая противоположную стену унылой камеры карантина, освещенную тусклой лампой. На сей раз, он был рад оказаться в одиночной камере, в отрыве от своих товарищей. Он был зол на них. Зол за их непонимание. За их насмешки. Злился на Людоеда за его близорукость. За то, что он оказался слаб, перед чарами этой стервы. Она, вернувшись в столовую, снова села рядом с Людоедом и мило с ним беседовала. Даже дотрагивалась. И ясно, что делала это теперь назло Николаю. Он в этом не сомневался и ненавидел ее. И злился на Людоеда… За то, что не оценил, как сильно Николай за него беспокоиться. Вся эта злоба граничила с лютой ненавистью по отношению к ним, и он был очень рад, что не видел сейчас их, своих товарищей.

Васнецов растер лицо ладонями и снова прислушался. Его вроде бы разбудила еле слышимая сирена, прозвучавшая где-то далеко снаружи. Да. Так и есть. Снова взвыла сирена и через минуту смолкла. Интересно, что там случилось…

Он поднялся и снова принялся мерить шагами помещение. Хотелось колотить кулаками стены. Хотелось орать о том, как он все это ненавидит, включая его глупых попутчиков. Хотелось кричать о том, что он делает всем большое одолжение, мечтая уничтожить ХАРП. Хотелось истошно вопить и звать мертвую девушку Рану, которая так подло, по-женски, его бросила и больше не приходила в его видения. Он бы уже сорвался на крик, до того Николай довел свое душевное состояние, как вдруг за дверью зазвенела связка ключей.

В помещение вошел тот огромный, похожий на молохита охранник и бросил на кровать теплую одежду Николая. Затем вышел и его сменил уже знакомый комиссар-наблюдатель.

— Как спалось, молодой человек? — спросил он, пристально глядя на гостя-пленника.

— Хреново. Что там у вас воет снаружи? Сирена?

— Сирена, — кивнул Николай Андреевич. — Это иногда случается. Не стоит тревожиться. Но за беспокойство прошу извинить. А теперь одевайтесь потеплее.

— Это еще зачем, — настороженно пробормотал Васнецов.

— Придется вам некоторое время побыть на улице.

— Чего ради?

Комиссар вздохнул и присел на табурет рядом с кроватью. Извлек из кармана листок бумаги и протянул его Николаю.

Васнецов принял этот лист и, развернув, очень удивился. Это была листовка, подобная той, что они с Варягом нашли в разбитом вертолете. Агитка Гау. Зачем комиссар таскает с собой вражескую пропаганду?

— Что все это значит? — пробормотал Николай, чувствуя, что назревает что-то нехорошее.

— А значит это вот что, юноша. Эта бумага, ваш пропуск к другому миру. Вы ведь недовольны режимом Старшины. Недовольны нашим укладом. Вам тут все не нравится. Старшина вас не держит. У вас есть выбор. И выбор этот — Гау. Должен отметить, что это уникальная для вас возможность. Будь вы гражданином республики, то вас пришлось бы судить трибуналом по законам нашего сурового времени. Но вы человек посторонний здесь. Для вас делается скидка. Вы можете уйти.

Николай опешил. И не столько из-за такого поворота событий, сколько из-за того, что в нарисованном воображением разговоре комиссара и Старшины этот вопрос поднимался. Старшина хотел, чтобы Васнецов ушел.

— Но почему? — пробормотал он.

— Почему? А зачем вы нам тут нужны? Вы набросились с жесткой критикой на наш режим. На наш уклад жизни. На нашего лидера. И вам еще повезло, что вы в изоляции и о вашей позиции не знает народ Новой республики. Уж поверьте, они за такое потребуют сурового наказания. И, учитывая вашу позицию, мы не собираемся тратить на вас наши ресурсы. Вы клеймите наш строй и при этом мы должны обеспечивать вас едой, водой, теплом? Все это является достоянием нашего народа, который своим потом и своей кровью достиг тех условий жизни в постядерной зиме, которые мы имеем. Мы не собираемся привлекать людей, у которых и без этого забот хватает, на вашу охрану. Посему вам лучше уйти. Может, в Легионе Гау вы найдете свое счастье. Это конечно не в наших интересах, пополнять ряды нашего злейшего врага. Но для вас мы делаем исключение.

— А мои товарищи?

— А что ваши товарищи? Они не высказывают недовольства. Они пришли к нам с конкретным делом, а не нравоучениями. Их просьбу и проблему мы будем рассматривать, и изыскивать пути для решения. Они остаются с нами.

— Мне надо с ними поговорить…

— Вы не будете с ними говорить. Это исключено. Они вообще до поры не будут знать о вашем уходе. Сейчас это ни к чему.

— Тогда я никуда не пойду! — резко заявил Николай.

— Вы очень не последовательны, молодой человек. И, боюсь, этот вопрос решен. Если не пойдете сами, применим силу. У нас ведь тирания. — Последнюю фразу он сдобрил насмешливой улыбкой.

— Послушайте! Я знаю Варяга и Славика с детства! Я не могу так просто уйти от них!

Комиссар покачал головой и, повернув голову к двери, крикнул:

— Конвой!

Снегоход был в своей стихии. Он уверенно ворчал двигателем и мчался в ночи между деревьев глухой заснеженной тайги. Позади гудел еще один снегоход. Роскошный кортеж получился. Николай слышал его, но не видел. Глаза у него были завязаны. Всю дорогу, что он молча проклинал комиссара и Старшину за такое изгнание, его не покидала мысль, что, быть может, его просто везут на расстрел. Его проснувшийся второй внутренний голос твердил тоже самое.

«Ну, все, братец, отвоевался. Хлопнут тебя сейчас из-за твоей дурости, и пропадешь в безвестности» — насмехался внутренний голос.

Васнецов размышлял над тем, стоит ли спрыгнуть из машины или нет. Он ничего не видел из-за чертовой повязки. В прыжке он мог разбиться о дерево или попасть под идущий следом снегоход. Но бежать от своих соглядатаев он хотел, во что бы то ни стало. Однако события опередили его мысли. Вскоре машины замедлили ход и потом вообще остановились. Кто-то толкнул Николая в снег, и он упал.