Андрэ Нортон - Колдовской Мир

— У нас мудрая дочь, — сказала мать. — А теперь рассказывай побыстрее, о чем умолчала раньше.

Я рассказала, не упуская ничего, о своем участии в планах Дензила и о том, что случилось потом. Когда я замолчала, мать кивнула.

— Теперь понятно, почему ты подозреваешь Хилариона. Но…

Она как бы прислушалась, и я поняла, что она послала усик мысленного поиска к Хилариону.

— Так…

Ее обращенный внутрь взгляд стал обычным, и она обратилась к нам.

— Не думаю, что нам стоит бояться его отношения к нам. Время в этом мире, видимо, очень различимо. Даже больше, чем мы думали. Ах, как тяжело человеку видеть, что его мир пропал, хотя сам он еще здесь, на родной земле. Я вот думаю… Скажи-ка дочь, ты в самом деле считаешь, что Хиларион может угрожать тому, что нам дорого?

Я, вспомнив Дензила, отбросила сомнения и сказала:

— Да.

Мать, казалось, не была в этом убеждена. Она открыла нам свой мозг, и я могла прочитать, хотя бы частично, то, что она узнала от Хилариона.

Там была такая боль, такое отчаяние, что я вздрогнула и телом, и мозгом и закричала, что не хочу больше ничего знать.

Она отпустила меня.

— Как видишь, — сказала она, — его занимают собственные мысли, и они таковы, что их нелегко нарушить. Если мы уйдем…

— Давайте уйдем, — сказала я.

Во мне поднялось горячее желание уйти из этого места, принадлежащего Хилариону, и выкинуть из головы все мысли о маге — если мне удастся закрыть мозг на часть прошлого. Мне хотелось повернуться и бежать со всех ног, словно за мной гнались Серые существа, люди-волки.

Однако мы шли спокойным шагом, потому что с нами была Айлия. Я стала думать о ней и о том, что нам с ней делать. Если вупсалы еще остались в поселке, мы можем разбудить ее спящий мозг и оставить девушку неподалеку, применив, может быть, некоторые чары, которые закроют для нее недавнее прошлое, и она вспомнит о нашем путешествии как о быстро улетучившемся сне.

Но если набег действительно положил конец племени, нам придется взять ее с собой в Долину, где Дахаун и ее народ примут ее.

Отец оставил одну из сумок с пищей и водой на полу, а другую повесил на плечо.

Мы с матерью повели Айлию. Когда мы вышли, я тоже заметила сюрпризы времени: я вошла сюда в самой холодный месяц зимы, а выходила под теплое весеннее солнце месяца Хризалид. А ведь прошло, по моим расчетам, всего несколько дней.

Снег, лежавший на этой большой площади уже исчез. Несколько раз мы вспугивали шустрых ящериц и других мелких животных. Одни замирали, глядя на нас круглыми настороженными глазами, другие поспешно исчезали.

Я с некоторой опаской смотрела на улицы и дороги перед нами, потому что плохо помнила, как мы шли через цитадель. После того, как мы дважды оказались перед глухой стеной, я высказала свои опасения вслух.

— Нет дороги? — спросил отец. — Но ты же прошла без затруднений, так?

— Да, но меня притягивало Властью.

Я не помнила, как мы с Айлией шли. Казалось, дорога была очень легкой и простой от тех Врат, где разные стражи подавали голос во время ветра, и я совершенно не помнила этих запутанных переходов и переулков.

— Придумано? — спросила я вслух.

Мы остановились перед последней стеной, где проход, выглядевший так обещающе, оказался вдруг наглухо закрытым. Вокруг нас были дома с голубыми камнями над дверями и зиявшими окнами, и что-то вокруг них холодило сердце, как зимний ветер холодит тело.

— Сознательно наведенная галлюцинация.

Отец удивился.

Мать закрыла глаза. Я знала, что она осторожно пользуется мысленным посылом.

Я рискнула последовать ее примеру, все время опасаясь коснуться линии, связывающей нас с Хиларионом.

Мой мозг различал то, чего не видели глаза. Саймон Трегарт был прав: на это место была наложена колдовская иллюзия, и стены вставали там, где их не было, открытые места на самом деле были заняты. Закрыв глаза, мы как бы видели другой город, поставленный на тот, который был раньше. Причины этой иллюзии я не могла понять, потому что это не новые чары, поставленные Хиларионом, чтобы сбить нас с толку. Эта иллюзия была очень старая, обтрепанная и заношенная почти до первых нитей.

— Я вижу! — резко сказал отец.

Он тоже переключился на другое зрение.

— Так… Мы идем сюда.

Сильная рука схватила мою руку, в то время как я и мать держали под руки Айлию, связанные таким образом, мы стали разрушать чары города, потому что мы закрыли глаза на дневной свет, а наше другое зрение было настроено мозгом.

Мы вышли на улицу, спускавшуюся к толстой внешней стене, и я узнала ее. По ней мы шли, когда спасались от рейдеров.

Я дважды открывала глаза, чтобы проверить, действуют ли еще смущающие чары, и каждый раз видела тупиковую улицу или стену дома или часть стены, так что спешила зажмуриться и положиться на другое зрение.

Человек, не имеющий подобного дара, не смог бы победить этого колдовства. Мы в этом убедились, когда дошли наконец до ворот. На расстоянии вытянутой руки от входа на земле лежало тело, раскинув руки, будто хотело схватить свободу, которой не видели глаза. Это был рослый мужчина в кольчуге. Его жесткие волосы были заплетены в косы. Богатый шлем валялся в стороне. Лица человека не было видно, и я была рада этому.

— Салкар!

Отец наклонился над телом, но не касался его.

— Не думаю. Во всяком случае, не из того племени, которое мы знаем, — возразила Джелит. — Наверное, это из твоих рейдеров, Каттея.

В этом я не могла бы поклясться, поскольку видела их только мельком в ту ночь, когда они напали на вупсалов, но подумала, что мать права.

— Он умер уже довольно давно.

Отец снова выпрямился.

— Может, он погнался за тобой, Каттея, и для него ловушка сработала.

Но для нас она открылась. Мы прошли сквозь стену между бронзовыми зверями и нашли здесь признаки того, что люди действительно боялись этих мест; на самом виду лежала каменная плита, принесенная, наверное, из разоренного поселка, и на ней куча разных вещей. Сначала они, наверное, были разложены как следует, но потом птицы и звери сбили все это в кучу. Там была меховая одежда, теперь запыленная песком и расклеванная птицами, металлические блюда, на которых когда-то лежала пища, меч и топор, к которым с взволнованным видом потянулся Саймон. Вообще-то он был посредственным меченосцем, потому что в его родном мире мечи не употреблялись. Тем не менее, для воина всякое оружие благо, когда нет ничего другого.

— Оружие мертвеца, — сказал он. — Говорят, что взять оружие покойника — значит взять и его боевой гнев.