К. Медведевич - Ястреб халифа

— Там действительно город джиннов? — подскочил Аммар, загораясь нестерпимым любопытством.

— И не один, — устало ответил Тарик.

— Я думал, это сказки! — Аммар вскочил на ноги и забегал вдоль края хозяйского возвышения. — Я хочу увидеть этот город, самийа! Отведи меня туда!

— Аммар, я не смогу выполнить твой приказ, даже если ты мне пригрозишь распятием на мосту.

— Это почему еще?

— Потому что я в ответе за твою жизнь, — просто сказал нерегиль. — Силат тебя убьют, как только увидят. Они враждебно относятся к людям. Силат и меня предупредили только потому, что набеги джунгар их злят — степняки нагло прут через Мухсин и нарушают их уединение. И я прошу тебя именем Бога, которого ты чтишь: пожалуйста, не приходи больше ко мне ночью без предупреждения. Силат заглядывают ко мне на огонек, чтобы сыграть партию в шахматы, разнести мои неказистые рифмы или составить мне компанию в игре на арфе — но это не значит, что они готовы терпеть в этом доме кого-либо, кроме меня. И они считают эту долину своей — потому что жили здесь задолго до появления людей, распахавших здешние поля. Так что если ты опять вопрешься без приглашения и будешь вести себя как пьяный буйный муж на женской половине, они могут наплевать на мои просьбы простить твое невежество и невоспитанность, и убить тебя.

Аммар подумал и сказал:

— Прости меня, Тарик. Я вел себя неподобающе и глупо.

— Даю тебе мое прощение, — вежливо склонил голову самийа.

Через четыре дня халиф приказал Тарику выступить с войском.

Вернувшиеся из степей разведчики подтвердили то, что самийа узнал от джиннов, — джунгары стронулись на север. Обитатели одинокого кочевья, на которое вышла конная полусотня ашшаритов, сказали, прежде чем умереть: в набег шел тумен Онгуджаб-нойона. И шел он на Апельсиновую долину — так джунгары называли окрестности Беникассима.

Самийа долго упирался и не желал брать с собой никого, кроме гвардейцев-ханаттани. Но их было всего четыре тысячи — и то с натяжкой. В прошлом походе степняки хорошо потрепали корпус «южан». Тарик, тем не менее, твердил, что лучше пойдет в бой с четырьмя неполными тысячами воинов, чем потащит с собой орду крикливого сброда, не знающего, что такое приказ или фланговый маневр.

«Южане», тем временем, прослышав об упрямстве Тарика, исполнились гордости и ходили среди других воинов аш-Шарийа, как павлины. Впрочем, ханаттани испокон веку считали себя лучшими из лучших — и нельзя было сказать, что в них говорили только самодовольство или гордыня. Корпус набирали из юных рабов, в возрасте от шести до десяти лет вывезенных из Ханатты или Хань, — отсюда и имя. Мальчиков воспитывали при дворце в истинной вере и в преданности повелителю верных. В школе халифа им давали прекрасное образование, а затем отправляли служить в гвардию. Прошедшие сквозь бури войн и жестоких походов юноши становились зрелыми мужами, которым халиф и вазиры охотно доверяли командование войсками и управление провинциями. По крайней мере половина наместников в аш-Шарийа были вольноотпущенниками халифа из числа «южан».

Так и вышло, что ханаттани сплотились вокруг самийа. А поскольку ястреб продолжал сидеть на наруче Тарика всякий раз, когда тот выезжал на коне на охоту или к своему повелителю, и ястребы Мерва служили самийа разведчиками и гонцами, то его скоро стали звать Ястребом халифа, а отличившихся в степном бою южан — «воинами Ястреба». И такое прозвание держалось за ними до тех пор, пока придворный поэт аль-Архами не сложил касыду в честь победы над ханом Булгом, ту самую, со знаменитым финалом:

И если исходит мраком броня, в боях почерневшая,То чаши в руках прелестных сияньем полны до краев.Рабыни играют на лютнях, а наши храбрые воиныМечами такт отбивают на звонких шлемах врагов. [12]

И тогда на пиру, продекламировав эти поражающие сердца стихи, аль-Архами воскликнул: «Воистину, четыре тысячи храбрецов — как четыре стальных когтя на лапе гордого охотника!» И все подхватили: «Воистину, это так!» И с тех пор корпус ханаттани стал так и зваться — «Когти Ястреба».

И когда настало время идти к Беникассиму, Тарика насилу убедили взять с собой две тысячи конников из тех, что прибыли под стены Мерва по призыву повелителя правоверных. Аммар сказал:

— У меня нет другой армии, кроме этой! Ты просил у меня новых законов — я дал их тебе. Лепи из тех, кто пришел под мои знамена, солдат веры. Я даю тебе право казнить и миловать, награждать и наказывать.

Тогда Тарик согласился.

Джунгары наступали слитной гикающей лавой — огражденная горами долина покорно стелилась им под ноги. Копыта лошадей топтали ячмень и пшеницу, конники с улюлюканьем проносились среди низеньких оливковых деревьев, рядами высаженных на пологих склонах.

Впереди они видели скопление серых низеньких домишек — рабат Беникассима, к которому бежали, размахивая руками, людишки в белых ашшаритских рубахах и платках. На улицах рабата, видимо, тоже царил переполох, в глубине кварталов слышались отчаянные крики. Глупые скоты хотели избежать неизбежного и прятались по подвалам. Высокий замок серого гладкого камня у подножия гор уже закрыл ворота, и теперь джунгарам предстояла любимая забава: гонять по узеньким улочкам верещащих скотов, хлеща их плетьми и рубя на скаку. А потом проехаться от дома к дому, выволочь тех, кто пытался в глупости своей спрятаться, выгнать всех в поле и начать вспарывать животы и рубить на части.

Замок мог подождать — для него в обозе везли таран, штурмовые лестницы и катапульты. Если глупые ашшариты усилили гарнизон — что ж, прекрасно, Онгуджаб-нойон привезет больше голов их военачальников. Если замок попытается защитить их новый полководец, высокий чужеземец с очень белой кожей, — что ж, Онгуджаб-нойон привезет и его голову. Эсэн-хан с удовольствием посмотрит в его бледное лицо.

На полном скаку джунгары влетели в улочки рабата, замелькали глухие заборы домишек, впереди все еще метались крики убегающих людей, мелькали среди стен белые полы джубб, черные абайи женщин. Лава втянулась в изломанные кривые переулки, замедляясь и гулко топоча по отдающим эхом проходам.

И тут в них со всех сторон полетели стрелы и дротики. Избиваемые лошади свечили и молотили копытами воздух и глину заборов, топтали тела упавших, в давке поддавали задними ногами и сбрасывали седоков в кровавое месиво под копытами.

Тем не менее, им удалось быстро вырваться из засады — бунчук Онгуджаб-нойона о семи черных хвостах вынесли на видное место, и вокруг него стали собираться значки тысячников. Посланные гонцы быстро разнесли увязшим в уличных боях конникам приказ вернуться и занять место у знамени предводителя.