Джин Вулф - Коготь миротворца

Потом Водалус встал, слегка покачиваясь. Я возблагодарил Святую Катарину за то, что мне не надо было подниматься: вне всяких сомнений, ноги не стали бы держать меня. Между деревьев под звуки свирели плыло что-то туманное и белое, высотою в два человеческих роста. Все головы повернулись туда, а Водалус двинулся навстречу. Tea перегнулась через его стул ко мне.

– Правда, она прекрасна? Это настоящее чудо.

То была женщина, восседавшая на серебряных носилках, которые несли шестеро мужчин. На мгновение я подумал, что это Текла – в оранжевом свете сходство усиливалось. Потом я понял, что вижу просто ее образ, сделанный, скорее всего, из воска.

– Говорят, это опасно, – проворковала Tea, – когда кто-то из воссоединяющихся знал умершего. Смешение воспоминаний может возмутить разум. И все же я, любившая ее, рискну слиться с ней. По тому, как ты говорил о ней, я поняла, что и ты был бы не прочь. Поэтому я ничего не сказала Водалусу.

Фигуру внесли в круг, Водалус коснулся ее руки. От носилок исходил запах, который трудно было с чем-нибудь спутать. Я вспоминал агути, которых подавали на наших праздниках, с мехом из кусочков кокосовых орехов и глазами из засахаренных фруктов, и понял, что передо мною всего-навсего такое же блюдо – ломтики жареного мяса, которым придали вид человеческого существа.

Думаю, что, если бы не альзабо, я тогда сошел бы с ума. Альзабо стоял между моим восприятием и реальностью, как призрачный великан, сквозь которого все можно видеть, но ничто не доходит до сознания. У меня был и другой союзник: во мне росла уверенность, что если я подчинюсь, то впитаю часть содержимого Теклы, остатки ее разума, которые в противном случае исчезли бы бесследно, войдут в меня и останутся жить во мне, пусть малой толикой, но навсегда.

И я подчинился. Предстоящее перестало казаться омерзительным или пугающим. Я приветствовал Теклу каждой частицей своего существа, самые сокровенные глубины духа распахнулись ей навстречу. Тут же, рожденный наркотическим опьянением, пришел невыносимый голод, который никакая другая пища не в силах была утолить. Когда я обвел взором круг, я увидел тот же голод на каждом лице.

Ливрейный слуга, наверное, один из прежних дворецких Водалуса, отправившийся с ним в изгнание, присоединился к тем, что несли Теклу, и помог поставить носилки на землю. На несколько мгновений люди сомкнулись вокруг носилок, скрыв их из виду. Когда они разошлись, Теклы не стало: не было ничего, кроме дымящегося мяса на белой скатерти…

Я ел, и ждал, и мысленно молил ее о прощении. Она Заслуживала самой величественной усыпальницы из бесценного мрамора. Вместо этого части ее предстояло быть навеки заключенной в мастерской палача с корявым долом и орудиями пытки, наспех замаскированными гирляндами цветов. Ночной воздух был прохладен, но я обливался потом. Я ждал ее прихода, чувствуя, как капли гатятся по моей обнаженной груди, и уставившись в землю, потому что боялся увидеть ее в лицах остальных, раньше, чем почувствую ее присутствие в себе.

И как раз, когда я уже отчаялся, она пришла и заполнила меня, как музыка заполняет дом. Я был с ней: ребенком я пробегал мимо Асиса. Я узнал древнюю усадьбу, окруженную темным озером, и вид из пыльных чердачных окон, и потайное место в углу между двумя комнатами, где мы прятались ночью, чтобы почитать при свете свечи. Я узнал всю жизнь при дворе Автарха, где яд всегда наготове в алмазной чаше. Я узнал, что чувствует тот, кто никогда не видел темницы и не ощущал на себе удара бича, став узником палачей; я понял, что такое умирать и умереть.

Я узнал, что значил для нее гораздо больше, чем когда-либо мог надеяться. Наконец, я провалился в сон, и все мои сны были о ней. Не просто воспоминания – воспоминаниями я обладал в избытке. Я держал ее бледную холодную руку, и на мне больше не было ни отрепьев ученика, ни черного плаща подмастерья. Мы были одним существом, обнаженным, чистым и счастливым. Мы знали, что ее больше нет, а я еще живу, но это было совсем неважно, и наши волосы переплетались, и мы читали одну и ту же книгу и говорили и пели совсем о другом.

Глава 12

Ночницы

Я очнулся от снов о Текле как раз к утру. В какой-то миг мы молча шли по странной местности, которая могла быть только раем – говорят, Новое Солнце открывает его для каждого, кто взывает к нему в последние минуты жизни. И хотя мудрые учат, что этот рай закрыт для самоубийц, я не могу не думать, что Он, который прощает так много, должен иногда прощать и это прегрешение. И сразу же вслед за этим я почувствовал холод, увидел неприятный свет, услышал пение птиц.

Я сел. Плащ насквозь промок от росы, и роса покрывала мое лицо, как пот. Рядом со мной зашевелился Иона. В десяти шагах от нас два огромных коня – один цвета белого вина, второй черный, без единого пятна – нетерпеливо грызли удила и рыли землю копытами. Ни от пира, ни от пирующих не осталось и следа, как и от Теклы, которую я никогда больше не увижу и не надеюсь увидеть в этой жизни.

«Терминус Эст», в жестких, хорошо промасленных ножнах, лежал рядом на траве. Я поднял его и стал спускаться по склону холма, пока не наткнулся на ручеек. Там я сделал все, что было в моих силах, чтобы привести себя в порядок. Когда я вернулся, Иона уже не спал. Я показал ему дорогу к воде и, пока его не было, попрощался с покойной Теклой.

И все же какая-то частица ее до сих пор пребывает во мне. Время от времени я становлюсь не собой, но ею, как будто мой разум превращается в картину под стеклом, а Текла стоит напротив и отражается в этом стекле. И с той ночи, когда бы я ни подумал о ней, не имея при этом в виду определенного места или времени, Текла появляется перед моим внутренним взором стоящей перед зеркалом в искристом снежно-белом одеянии, едва прикрывающем грудь и прихотливыми складками ниспадающем на пол. Я вижу, как она замирает на мгновение, протянув руки, чтобы коснуться моего лица.

Потом какой-то вихрь уносит ее в комнату, где и стены, и потолок, и пол – зеркала. Несомненно, это не что иное, как ее собственное воспоминание, которое запечатлелось в виде ее отражения в тех зеркалах, но вот она делает шаг, другой и растворяется в темноте, и я не вижу ее больше.

К тому времени, как вернулся Иона, я уже сумел побороть свою печаль и сделать вид, что меня тоже интересуют доставшиеся нам кони.

– Вороной тебе, – объявил Иона, – а кремовый, конечно, для меня. Между прочим, каждый из них стоит раза в два больше, чем мы с тобой вместе взятые, как сказал моряк врачу, который отнял ему обе ноги. Куда мы держим путь?

– В Обитель Абсолюта. – На его лице появилось недоверчивое выражение.

– Разве ты не подслушивал наш с Водалусом разговор прошлой ночью?