Скотт Линч - Обманы Локки Ламоры

Великолепное зрелище, но далеко не единственное, достойное внимания на этой реке чудес. Тут было на что посмотреть — хотя бы на суда самих посетителей, среди которых выделялась яхта дона и доны Сальвара. Многие из местных аристократов украшали свои плавучие дома отдельными растениями, но Сальвара решили пойти дальше — вся их яхта представляла собой сад в миниатюре. Поверхность судна — примерно пятьдесят шагов в длину и двадцать в ширину — была покрыта толстым слоем плодородной почвы, достаточным, чтобы на нем укоренилась дюжина дубов и множество олив. Все стволы были безукоризненно черны, а шелестящие кроны деревьев радовали глаз изумительно-зеленой, прямо-таки изумрудной листвой — убедительное свидетельство применения алхимической ботаники.

Вокруг нескольких таких деревьев обвивалась винтовая лестница, по которой можно было подняться в заросшую растениями беседку под шелковым навесом, откуда открывался замечательный вид на все пространство Речных Игрищ. С каждой стороны яхты — по сути, являвшейся довольно тяжелым основанием плавучего сада — крепились для устойчивости особые брусья, на которых сидело по двадцать наемных гребцов; именно их труд поддерживал судно на плаву.

В означенной беседке без труда могли поместиться двадцать человек, но сейчас здесь находились лишь хозяева, Локки с Жеаном и вездесущий Конте, который сейчас занимался напитками в специальном баре, столь сложно обустроенном, что его вполне можно было принять за лабораторию аптекаря. Локки наблюдал за «веревочными танцорами», странным образом ощущая сродство с ними. В это утро он, как и ярмарочные артисты, тоже разыгрывал сложнейший спектакль, где каждый миг мог случиться провал.

— О боги, что за жуткое одеяние на вас, мастер Фервит! — Донья София Сальвара присоединилась к Локки на его наблюдательном пункте. Ее руки опустились на перила всего в паре дюймов от его пальцев. — Уверена, ваш костюм дивно хорош где-нибудь зимой в Эмберлине, но с какой стати мучить себя в нашем знойном климате? Вы, должно быть, обливаетесь потом! Взгляните на себя в зеркало — вы покраснели, как роза! Почему бы вам не снять с себя хотя бы верхнее платье?

— Уверяю вас, госпожа, мне вполне хорошо, — спокойно возразил Локки.

Тринадцать Богов! Эта женщина определенно заигрывала с ним. К тому же легкая улыбка, скользнувшая по лицу ее мужа, указывала на то, что все спланировано заранее. Маленькая женская уловка, призванная подогреть интерес неловкого северянина, так сказать, проба сил…

— Я считаю, что то неудобство, которое доставляет моя одежда в вашем весьма своеобразном климате, лишь заставляет меня быть всегда собранным. Не позволяет расслабляться. А это исключительно полезно для делового человека.

Стоявший неподалеку Жеан вовремя прикусил язык. Атаковать Локки Ламору блондинкой — столь же неудачная мысль, как попытка отделаться от голодной акулы с помощью листка салата. Хотя следовало признать, что донья София была сверх-блондинкой. Чего стоил один лишь медово-янтарный оттенок ее кожи, столь редкий среди теринцев, и роскошные волосы цвета миндального масла! Ее серые, как и у Локки, глаза были удивительно глубоки. Легкое темно-оранжевое платье не скрывало заманчивых изгибов фигуры, из-под его подола кокетливо выглядывала нижняя юбка цвета топленого молока. И все это великолепие пропадало зря! Сальваре редкостно не повезло: его красавица-жена наткнулась на вора, чертовски разборчивого по части женщин. Ладно, Жеан будет восхищаться прекрасной аристократкой за себя и за товарища, тем более, что сегодняшняя незначительная роль, а также повреждения, якобы полученные накануне, не позволяли ему заняться чем-то более осмысленным.

— Мастер Фервит сделан из особо прочного материала, моя дорогая, — откликнулся дон Лоренцо. Он стоял поодаль у перил, одетый в белый шелк; лишь легкий камзол без рукавов, наброшенный поверх рубашки и не застегнутый, был точно того же цвета, что и платье жены. Концы белого шейного платка, которые в Каморре обычно заправляют под камзол, сейчас небрежно болтались. — Вчера он безропотно принял удар судьбы, сегодня носит на себе количество шерсти, достаточное для пятерых человек, искушая наше беспощадное солнце. Должен признаться, Лукас, я безмерно рад, что перехватил у дона Джакобо такого компаньона.

Локки ответил на эту похвалу легким поклоном и понимающей улыбкой.

— По крайней мере, выпейте чего-нибудь, мастер Фервит.

Рука доньи Софии коснулась руки гостя, задержавшись на какой-то миг — но этого хватило, чтобы Локки почувствовал на ней мозоли и следы от химических ожогов, которых не могли скрыть никакие ухищрения. Хозяйка яхты увлекалась алхимической ботаникой, и этот плавучий сад был творением ее рук и творческого гения. Налицо немалый талант — и весьма расчетливый ум. Судя по всему, Лоренцо, будучи импульсивным человеком и зная за собой эту черту, наверняка прислушается к мнению своей хладнокровной жены, прежде чем принять какое бы то ни было предложение Лукаса Фервита. Поэтому Локки улыбнулся доне Софии и смущенно кашлянул — пусть думает, что он поддался ее чарам.

— С удовольствием, — ответил он. — Однако боюсь, что это не очень поможет делу, любезная госпожа. Я уже бывал в Каморре и знаю, КАК здесь пьют за переговорами.

— Утро для потения, ночь для сожаления, — с улыбкой проговорил дон Сальвара, отходя от перил и делая жест слуге. — Конте, я уверен, что мастер Фервит по достоинству оценит «имбирный поцелуй».

Двигаясь с грацией опытного стюарда, Конте направился в бар выполнить просьбу хозяина. Выбрав высокий узкий бокал из хрусталя, он на два пальца плеснул в него чистейшего светло-коричневого имбирного масла, которым славится Каморр, затем щедро долил в стакан жемчужно-молочного бренди, а поверх — прозрачной жидкости под названием адженто, в данном случае настоянной на ломтиках редьки. Собрав воедино необходимые компоненты, телохранитель-бармен обернул руку мокрой салфеткой и достал из жаровни, стоявшей тут же, в углу бара, раскаленный металлический прут с тлеющим оранжевым концом. Конте опустил его в бокал для коктейля — раздалось легкое шипение, в воздух поднялось легкое облачко пара — и тремя быстрыми точными движениями перемешал напиток, после чего поставил бокал на тонкое серебряное блюдечко и передал гостю.

За свою жизнь Локки неоднократно приходилось участвовать в подобном ритуале, однако частое повторение не смогло стереть давних детских воспоминаний. Едва «имбирный поцелуй» тронул его губы, обволакивая жгучей нестерпимой болью каждую трещинку, каждый зазор между зубами, еще до того, как жжение коснулось языка и хлынуло в горло, перед его глазами встали картины жизни на Сумеречном холме и излюбленная расправа Учителя — жидкий огонь, который заливался в носовые пазухи, оттуда проникал за глазные яблоки и высекал из них неудержимые слезы. И все-таки даже этот набор неприятных переживаний был более терпим, чем необходимость изображать восхищение доньей Софией.