Лада Лузина - Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1

— Но почему чертополох?

— Прости, но про вечнозеленый символ Христа наши подоляне покуда даже не слыхали… — хмыкнула ведьма Акнир. — В те годы киевляне еще точно знали, помнили, кого нужно чтить.

— Великую Мать, — без труда угадала Чуб.

Че ж тут гадать, коли Мать-Земля — это все?

— До конца 19 века в Украине помнили и чтили Макош. 1 сентября — это по старому стилю. По-новому — нынче 13-е, официальное начало бабьего лета. С 1 сентября издавна начинали засылать к девкам сватов…

— В общем, сплошные женские дни, — поняла Чуб. — И как величают Дедков на самом деле? Бабки?

— По разному… — сказала ведьма. — Зовут и Стоглавом — у чертополоха сто видов, сто имен. И одно из них — маточник. Марьины колючки. Позже слепые решили, что речь идет о Матери Божьей. Вы не перестаете нас поражать… как можно представить рядом будяк и Божию Мать?

— Маточник — трава Матери? Но не Божьей. Странно…

Чуб не успела договорить, Акнир сразу кивнула.

— Странно, что Макош избрала своим главным воплощеньем неказистый будяк? Почему не прекрасную розу, не гордую лилию, не надменный ирис? Все они — травы Великой Матери, в каждой таится великая сила. Но незаметный репей — выше их всех. Потому что, как и амазонкам, взявшим в руки копья и стрелы, Матери пришлось стать колючей. А потом, как и ведьмам, пришлось стать незаметной… чтоб однажды вернуться к нам незамеченной… Смотри!

Солнце село за горы, смеркалось, и на листьях колючек Великой Матери торговки зажгли восковые свечи. Теперь, в наступающих сумерках, в сиянии огней, будяк еще больше походил на елку… До тех пор, пока рядом с ним не появилась большая фигура — легкая кукла в юбке из соломы, которую несли торговки, походила на ту, что горела в староновогоднем костре вечерниц. И стоило женщинам подтащить ее к горящему дереву, Даша поняла, что будет дальше …

Подобную куклу сжигали и на Купала, на прочие праздники — топили, жгли и развеивали пепел по ветру, соединяя Мать с ветром, водой и огнем.

— Слепые назвали новогодний обряд Женитьбой свечки, — сказала Акнир. — Женитьбой огня на Матери…

А Чуб подумала про мать Акнир, ставшую после смерти огнем. Вспомнила, как та распахнула объятия и простонала:

«Войди в меня, супруг мой! Стань мной, и я стану тобой! Силе не нужно тела, как не нужно тела буре! Пожару! Землетрясению… Земля, которую отняли у тебя, сегодня снова станет твоей! И моей…»

Украшенный свечами чертополох вдруг вспыхнул, обнимая огнем куклу-невесту… В центре рынка загорелся великий костер…

— Как красиво, — сказала Даша, не в силах оторвать взор от костра. — А я ведь и не слыхала…

— Не только ты, даже ваша Маша-историчка вряд ли слыхала, что истинно нашею елкой столетия был чертополох. Мало кто помнит про древнейшие — киевские — обряды. Они забыты… От целого праздника осталось лишь выраженье «бабье лето». Что вы знаете про свадьбу матери и большого огня, про Брыксы, про март…

— Брыксы?!!! — округлила глаза Даша Чуб. — Наше 8 марта… Мне б хоть одним глазком…

— Да хоть тремя! — засмеялась Акнир. И, щелкнув пальцами, потащила Дашу в путаницу Подольских улиц.

По улице, полностью игнорируя лето, ехали санки. В них восседала дородная молодуха в дорогих сапожках-сапьянцах из зеленой кожи, в нарядном вышитом очипке, затянутом на затылке красной лентой и с «добрим» коралловым намистом на высокой груди. Ниспадающих до самой талии бус было так много, что сама Сара Бернар, полюбляющая наряжаться как елка, могла б ахнуть от зависти. Молодка и напоминала елку — ту, настоящую, украшенную ожерельями, с Житнего рынка. В руке у красотки была ветка орешника.

— А ну быстрее, — хлестнула она свою «лошадку», в роли которой выступал плечистый усатый мужик. — Повертай к шинку, принесешь мне водки. И я разопью ее там, где пожелаю.

Запряженный в сани усач покорно вздохнул и повернул налево.

— Брыксы! — возликовала Даша. — Украинское 8 марта!

— Не украинское — киевское, — подоспела Акнир. — Только в Столице Ведьм в день Петровского шабаша простым бабам позволялось оторваться на своих мужиках. И делать весь день только то, что они пожелают… А погода-то нынче какая, — огляделась она, — классно веды Мороза усластили.

Небо, накрывшее 12 июля — Петровки, — было голубым, настроение — радостным. Из-за некрашеного дощатого забора, окружавшего покосившуюся давно не беленую хатку, выглянул какой-то испуганный забитый мужичонка и мигом спрятался. Послышалась песня.

— Ух ты, а это еще что за хрень?

По улице шествовала процессия девок. Одна, самая нарядная, гордо вышагивала впереди, в черных сапожках с зелеными шнурами, в чубатом венке, юбке с перчиками, корсетке «з вусиками» и нарядном переднике, вышитом по подолу крупными красными розами.

— Парня сватать идут, — сказала Акнир. — Это уже — всеукраинская традиция… древняя. В женский день наши девушки имели право сватать парней, и те не имели права им отказать.

Нарядная девка подошла к такой же нарядной богатой хате. Оставшиеся сзади девицы запели:

Ой, прийшла Маруся, стала у куточку:— Приймiть мене, мамо, за рiднюю дочку.Ой, прийшла Маруся, стала коло столу:— Приймiть мене, мамо, я люблю Миколу.Ой, прийшла Маруся, стала бiля лiжка:— Приймiть мене, мамо, я ваша невiстка.

— И чо, жених во-още не имеет права сказать «нет»? — распахнула глаза Даша.

— Абсолютно, — прыснула ведьма. — Хочет не хочет — берет ее в жены. Дать гарбуза дивчине считалось великим грехом.

— Так че мы стоим? — всполохнула Чуб. — Пошли кого-то просватаем. Так и мои проблемы с браслетом решим. А то я замужем еще не была, ни разу… Ну давай, по приколу. Хватаем любого — и в загс! Или куда тут ведут…

— Боюсь я, твое сватовство не проканает.

— Почему?

— Ты на платьечко свой погляди!

Ужасающе морщась, Чуб взяла саму себя за грудки, оттянула монашескую рясу. Затем наклонилась и заглянула в ближайшую лужу:

— Мы че, не могли нормально одеться?

— Не скажи, у нас классный наряд. В нем по всем годам гулять можно.

— Слышишь? Какие-то крики? — обнаружила новое развлечение Чуб. — Бежим, бежим….

Преодолев подножье горы, они помчались на соседнюю улицу.

— Ату, ату его, — доносилось оттуда.

Около двадцати крупных и крепких баб с кочергами, коромыслами, вилами и вожжами в руках окружили какого-то расхристанного, уже потерявшего шапку мужика со злым испитым лицом.