Инна Кублицкая - Год Грифона

«Что ж, посплю напоследок „в лебедях“, вероятно, не скоро еще доведется…»

Она отвыкла от простыней, пахнущий мыльным корнем и лавандой. Она отвыкла спать раздевшись. ОНа отвыкла чувствовать себя свободной, и ей приснилось, что она идет по Майяру голая, а все встречные указывают на нее пальцами и смеются…

Карми с усилием вырвалась из неприятного сна и села в постели. В комнате было душно; может быть, эта духота и вызвала острое чувство стыда и незащищенности.

Она встала и опять натянула розовое платье. Подошла к туалетному столику и распахнула створки, открывая зеркало.

«О небеса, — вздохнула она, изучая свое отражение. — Да ка же меня еще люди узнают? Я бы себя не узнала».

Совсем другая девушка, вовсе не прежняя Сава смотрела на нее; чужая, с непривычной прической, но — как отметила Карми — куда красивее той, прежней. Правда, сходство с хорошеньким мальчиком увеличилось, но увеличилось и своеобразие ее внешности.

«Надо бы посмотреть на себя в хокарэмской одежде, - подумалось Карми. — А пока надо бы чем-нибудь прикрыть голову, чтобы не пугать людей».

Она подобрала белый кружевной шарф и удовольствовалась полученным результатом. Правда, шарф подчеркивал смуглую от загара кожу, но Карми никогда не боялась показаться чернушкой. Приведя в порядок свою внешность, Карми, бесшумно ступая босыми ногами по гладкому паркету, пошла по дому.

В доме было неспокойно. Карми тут же уловила приглушенные далекие голоса и пошла на звук. Люди собрались в неузнаваемо переменившейся приемной Руттула, которую теперь занимал Малтэр.

Карми потянула на себя тяжелую дубовую дверь и заглянула в щель. В приемной было около двадцати человек: Малтэр, стоящий спиной к окну, выходящему во внутренний дворик, трое его солдат, с нарочито безразличными лицами сидящих на полу недалеко от него, а остальные были тавинские горожане — почти всех их знала Карми. Это были городские старшины; большинство из них — бывшие мятежники из отрядов Сауве и Лавитхе, люди довольно опасные и, как говорил когда-то Руттул, трудноуправляемые. Коренных сургарцев можно было легко отличить от них — сургарцы держались спокойнее и пытались урезонить вспыльчивых сограждан. Правда, горячие головы были и среди коренных сургарцев, как были рассудительные люди и среди мятежников, но в общем картина складывалась такая: одни желали немедленно начать истребление майярцев, другие понимали, что шансов на победу почти нет, но и те, и другие хотели видеть принцессу Ур-Руттул и говорить с ней.

Малтэр отмалчивался, то и дело напоминая:

— Потише, господа, государыня спит.

Шум ненадолго стихал, но вскоре возбужденные голоса опять переходили на крик.

Карми отступила. Что они собираются говорить ей? Как с ними говорить? И разве есть у нее что сказать им?

Но тавинцы не успокоятся, пока не поговорят с ней, поняла Карми. «Ну что ж, — решила она. — Тогда поговорим.»

Она резко распахнула двери и решительно вошла в комнату.

— Здравствуйте, господа, — сказала она холодно. — Почему вы кричите?

Малтэр устремился навстречу ей, подвел к креслу, усадил. Тавинские старшины отвешивали поклоны.

— В чем дело, господа? — повторила Карми. — Вы хотели говорить со мной? О чем, интересно? Что может сказать Тавину неразумная девчонка? — Но тон ее был сух и обдавал презрением собравшихся.

Они хотели поговорить с Ур-Руттул? Они с ней поговорят.

Ответили сразу несколько человек. Карми властно подняла ладонь:

— Стоп! Пусть говорит кто-нибудь один.

После паузы заговорил Ласвэ из Гертвира:

— Госпожа, Руттул завещал правление тебе, а правит Малтэр.

— Ну и что? — отзвалась Карми. — Разве на него есть жалобы?

Ласвэ вывалил все обвинения против Малтэра: он заключил с майярцами позорный, кабальный договор и точно придерживается его, разоряя Сургару безбожными поборами. Тавин разграблен и наполовину разрушен, а Малтэр требует еще и еще, отстаивая интересы майярцев. Да и сам он майярец. Хоть и незаконный, но сын бывшего принца Марутту, родич всех этих высокорожденных правителей Майяра.

Малтэр бледнел, выслушивая обвинения. Они были и верными, и несправедливыми одновременно. Он не мог позволить себе нарушить заключенный договор ни в единой букве; майярские гарнизоны были сильны и тотчас же привели бы его к послушанию — и все зимние ухищрения Малтэра сошли бы на нет. Рано было нарушать договор — еще не высохли чернила. которыми он был подписан, и не было в Сургаре силы, которая могла бы это сделать, и нет человека, который бы направил эту силу. Малтэр отчетливо понимал, что этим человеком ему не быть, потому что авторитет его в Тавине стремительно падает, и можно уже даже ожидать расправы. Правда, до появления в Тавине Карми (да, именно Карми, пусть хэйми называет себя как хочет, ведь эта девушка уже явно не принцесса и принцессой не будет), так вот, до появления Карми тавинцы держали при себе свои мысли; теперь же, когда обвинения были выдвинуты, все зависело от того, как поведет себя хэйми. Если она найдет недовольство тавинцев справедливым, а действия Малтэра — преступными, до следующего утра Малтэр, пожалуй, не доживет.

И Малтэр взмолился мысленно: «О ангел-хэйо, помоги, ведь не для выгоды своей все делал, а для пользы сургарской».

Карми выслушала обвинения, не перебивая. Потом, когда Ласвэ завершил речь, она сказала жестко:

— Не понимаю, господа, чем вы недовольны. Майяр обошелся с вами на редкость мягко. — Она жестом оборвала ропот тавинцев. — Разве вас повесили, как это полагается делать с мятежниками? Вас никто пальцем не тронул. Вспомнили о гордости сургарской? А не поздно ли, господа? Где была ваша гордость прошлой осенью? Когда надо было драться на Вэнгэ, вы спасали от наводнения свои сундуки с добром! Вольность тавинская и свобода… Вольно вам было не слушать Руттула, так что вы вспоминаете о свободе, господа? Нет в Тавине мужчин, нет и не было! Стыдно мне даже имя произносить тавинское! Разве люди в Тавине живут? Нет, бараны безмозглые! Люди достойные все погибли в воротах Сургары, а лучше б вам умереть, а им остаться. Когда надо было драться, вы добро свое берегли, а теперь, когда и свободу потеряли, и добро не уберегли, размахиваете вы кулаками и кричите о предательстве. Хорошо же кулаками махать после драки! И кричать о предательстве тем, кто и сам предавал! Уходите прочь, господа! Лучше быть нищей, чем править в Тавине!

Так говорила Ур-Руттул, которая теперь называла себя Карми, и слушая эти горькие слова, буяны притихли. Она была права — тавинцы взялись за оружие, когда враг подходил к городу, а Руттул требовал этого уже тогда, когда о майярцах и слышно не было; требовал усилить приморские гарнизоны, чтобы не допустить высадки.