Наталья Колпакова - Лучший из миров

– Тейю, – выговорил ловчий, еще не зная толком, что скажет дальше.

– Смотри, погода какая хорошая. Хочешь, пойдем погуляем!

Кошка ликующе заурчала и парой больших скачков оказалась в прихожей.

– Тейю, ты что? – захохотал Дан. – В таком виде на улицу собралась? Чудная у меня будет домашняя зверушка!

Она вернулась и с готовностью начала превращаться. Дан замахал руками, не зная, куда деваться.

– Стой, ты что? Дай я выйду хотя бы…

Чудище село столбиком, вздернуло крупноухую голову. В глазах изумление.

– Ты что, стесняешься?

Дан неопределенно пожал плечами.

– Знаешь, никогда я вас не научусь понимать, – доверительно сообщила Тейю, по-прежнему в облике зверя, и развернулась к шкафу с одеждой.

Собралась она удивительно быстро. Будто и не женщина вовсе. Только что осталась в комнате одна и уже зовет. Впрочем, да, спохватился Дан, она и есть не женщина. Модой не интересуется, косметикой не пользуется, морщинки несуществующие по полчаса не разглядывает. Одно слово, демон! Но когда она появилась перед ним в потертых джинсиках, в лохматом свитере одуванчикового вида и цвета, с распущенными волосами, Дан обалдел, как подросток. Как обалдевают подростки при виде подросших девчонок, бывший ловчий знал чисто теоретически, но монахом не был ни в той жизни, ни в этой. Он понимал, что это значит – красивая женщина. Тейю была очень красива. Не из тех пластиковых красоток, что лыбятся с рекламы. Слишком тонкое личико, слишком открытый, распахнутый взгляд, слишком много полудетской уязвимости. Нельзя было видеть ее такой, подумал он с запоздалой досадой. Таких, как она, не скармливают каким-то нужным людям, как червячка на крючке, таких женщин оберегают, за них боятся, ими дорожат!

Тейю не торопила его. Она стояла перед ним выпрямившись, вытянувшись, как стебелек, взволнованная и смущенная его затянувшимся осмотром. Черт, совсем он ее запугал, вечно орет, одергивает! А безответная Тейю из кожи вон лезет, пытаясь угодить. Дан заставил себя дружески улыбнуться:

– Отлично выглядишь. Ну идем?

Перед дверью она задержалась. Одернула свитер, поправила волосы, выдохнула. Просунула ладошку под руку Дана и шагнула за порог.

– Да что тебе, делать, что ли, нечего? Ага. Всякую шваль пьянючую расспрашивать, – добродушно рокотал Войко на ходу, не переставая по-хозяйски озираться. Голос у него был как из бочки, рост и брюхо под стать, а шаг такой, что Мирону приходилось несолидно рысить, чтобы держаться вровень. Войко, территориальный инспектор, совершал ежедневный обход угодий. Именно совершал, иначе и не скажешь. Царственно-громадный, стремительный, как мощный танк, гневливый, безукоризненно порядочный, справедливый, сердечный, он будто родился для этой неблагодарной работы, в чем сам порой с недоумением исповедовался, сетуя на неспособность заняться более прибыльным и непыльным делом. Застать его в кабинете одного было почти нереально. Вечно он носился по дворам и подворотням, стращал пьяниц, знакомился с новыми жильцами, знал всех, от старушек до сопливых младенцев, да по именам, да с биографиями. И на месте особо расслабиться не удавалось: всегда осаждали кабинет какие-то подростки, трудные и наоборот, тетки-просительницы, свидетели, добровольные помощники, поприжатое к ногтю притихшее хулиганье…

– Эй, Лех, а ну-ка сюда! – заорал он вдруг так, что Мирон присел, как напуганная лошадь. Мальчишка лет двенадцати, безуспешно пытающийся слиться со стеной гаража, тем более. – Сюда иди, я сказал!

Неведомый Лех, тщедушный, кое-как одетый, помедлив еще, со стоном отлепился от стены и с независимым видом, нога за ногу, направился к ним, пряча руки за спиной.

– Ближе, – приказал Войко, и мальчишка, после недолгой внутренней борьбы, подчинился.

Да, приятеля на земле уважают, восхитился Мирон. Войко между тем неспешно, без тени угрозы, вытянул руку и вдруг ухватил пацана за ухо тяжелыми, как чугунные болванки, пальцами. Тот взвыл, слезы брызнули из глаз, а взбунтовавшиеся руки выскочили из-за спины, выставив на общее обозрение дымящуюся сигарету.

– Я тебе, поросенку, что говорил? Не кури, рано тебе еще! Говорил? – ласково бубнил Войко. – А что уши оборву, предупреждал?

Пацан попытался кивнуть, предупреждал, мол, и жалостливо заскулил. Пальцы нехотя разжались, выпуская на волю распухшее ухо.

– В общем, так. Бычкуй. Ну давай, давай. Фильтр оторви. Ага. А теперь жри. Жри, я сказал! – гаркнул Войко, состроив людоедскую морду. И незадачливый Лешко, скривившись, покорно сунул остаток сигареты в рот.

Войко благожелательно понаблюдал за экзекуцией несколько секунд и уронил парню на макушку свою широченную лапищу.

– Ладно, хорош. Плюй давай. Ага.

Бледный в прозелень мальчишка принялся яростно отплевываться.

– На вот, водички отхлебни. Мамка-то как, не запила? Работает? Вот и хорошо. Домой иди, помоги там, хорош по двору шляться, – наставлял инспектор. – И помни, в другой раз пачку сожрать заставлю. А уж если с бутылкой застану – не обессудь, всю один высосешь. И пусть меня сажают. Понял? Ага.

И, кивнув Мирону, как медицинское светило – ассистенту, Войко продолжил обход. Лех, сын завязавшей алкоголички, с обожанием смотрел ему вслед.

– Понимаешь, все сходится. Ты же меня знаешь, не люблю я совпадения. – продолжил втолковывать Мирон.

Войко неспешно кивнул.

– Знаю. И нюх твой знаменитый знаю. Ага. Лады. Да мы уж и пришли почти. Кстати, он ведь не один в то утро был.

– Как не один? – вскинулся Мирон.

– Ага. Так, с приятелем. Вместе бутылки собирали, такой же пропойца.

– И что, тоже излечился?

– Не-а… В ноги мне кинулся, проходу не давал, все требовал на пятнадцать суток забрать. Да вон он, видишь? Опять на помойке копошится.

Мирон прищурился. Возле мусорных баков действительно шевелилось небольшое медленное существо. Друзья неторопливо приблизились, демонстрируя дружелюбие. Оборванец настороженно следил за ними. Вины никакой он за собой не знал, но власть есть власть – черт разберет, что ей от смирного человека понадобиться может. Приметить-то он их давно приметил, мог бы втихую слинять, да только плохо ему с утра чего-то. А помойка эта козырная, чуть упустишь время – конкуренты понабегут, все растащат. И Крючок решил остаться.

– Здорово, господин начальник. Зачем пожаловали?

– Не боись, Славомир, не обидим.

Алкаш независимо вздернул голову.

– А я и не боюсь! Славомиром не зови, не знаю такого. Крючок я. Это у чистеньких, у богатеньких имена-хвамилии, а у нас-то, у бедного люда…

– Ладно, хорош куражиться, – незло прикрикнул Войко.

Разведка окончилась. Все трое примолкли, собираясь с силами и исподволь разглядывая друг друга. Крючок сильно вонял – не помойкой, как-то по-своему, по-человечьи, но тоже отвратительно.