Генри Олди - Маг в законе. Том 1

Акулька прикусила «помело» и потупилась.

– Когда о таком просишь, Акулина, сперва крепко думай. Потом всю жизнь жалеть будешь. Да и жизни той не шибко много выйти может…

Бросив напоследок этот зловещий намек, ты поднялся на ноги и двинулся к дверям. Косо глянул через плечо. С полатей свешивалась рука спящего Филата, который бросил храпеть, тихонько посвистывая носом – и вдруг ты ощутил острое желание кинуться к Луковке и придушить безобидного пьянчугу. Толчок был таким же резким, как и мимолетным: налетело-схлынуло. Знаешь, Друц! – брось дурить. Раньше ты привык доверять душевным порывам, но сейчас – не раньше, да и Филат – пустое место.

Зло не на ком сорвать, что ли?!

Акулька подхватилась следом.

"Ежели сейчас не отстанет, пошлю по-черному: больше не сунется," – озлившись, решил ты.

Но Акулька пока держалась, молчала. Видимо, задалась целью доказать, что ее язык – не такое уж и "помело".

На улице нарастал, приближался дробный конский топот.

Кто ж это так торопится?

Со слабым интересом ты распахнул дверь, шагнул с крыльца…

Урядник резко осадил пегого жеребца в пяти шагах от тебя, у самых ворот; поспешно спрыгнул в грязь. Усатое лицо перекошено, фуражка съехала на затылок, на одном ремешке держится.

"Вот и все, – екнуло в груди. – Не помогли купцовы уговоры. Арестовывать примчался. Почему один? Да потому что не будем мы с Княгиней сопротивляться. Это он правильно решил. Хотя Княгиня…"

Сзади тоненько взвизгнула и бросилась прочь перепуганная Акулька. Небось решила: злодей-урядник уже успел неким чудесным образом прознать, как она к "дядьке Друцу" в ученицы просилась – вот и примчался по ее рябую душу!

Урядник косо зыркнул вслед девчонке, невольно покрутил пальцем у виска. Совсем умом трехнулась! То про железных змиев болбочет, то пугается невесть каких страхов…

– Где эта!.. как ее?.. Рашелька?

– Да вроде у купца с полчаса назад была. У Ермолай Прокофьича…

В лицо ударили ошметки жидкой грязи.

Значит, снова пронесло. Не за тобой примчался. Ай, глупый ром, чему радуешься? Валета, значит, пронесло – а Даму?..

И ты решительно направился вслед за ускакавшим урядником к купцову подворью.

У подворья толпился народ. Шумели, что-то втолковывали друг другу, заглядывали через забор. Все были уже изрядно навеселе по случаю воскресенья.

– Слышь, Друц! Подруга твоя вроде как совсем кони двигает! Ин уже и Шептуху привели…

– То примета верная!

– Дык еще и урядник!..

– А што – урядник?

– Дык власти…

Сердце в груди глухо бухнуло. Что ж ты так, Княгиня? Не впрок подарочек вышел, значит?..

Не отвечая посторонившимся мужикам, ты молча толкнул калитку. Немой слуга Михайло – детина с тебя ростом – тряхнул было соломенной шевелюрой, ежом торчавшей во все стороны из-под картуза. Вздумал дорогу загородить. Зря – ты, по-прежнему молча, отодвинул немого плечом, и Михайло понял. Не стал ерепениться, хватать, не пущать…

Умен, сторож.

По двору вываживали покрытого клочьями пены урядникова жеребца. Нет, не спалил коня, отдышится, отойдет, – мимоходом определил ты. Лишь бы поить не вздумали.

Самого урядника видно не было.

Ты направился к крыльцу, но тут дверь распахнулась навстречу, и на крыльцо выбрался хозяин дома. Ермолай Прокофьич пребывали в явном душевном расстройстве: на потном, с красными пятнами, лице стыла обида пополам с недоумением. Купец пытался раскурить цыгарку – не фабричную папироску, как давеча, а обычную самокрутку; сломал одну спичку, другую. Наконец подкурил, с облегчением окутался облаком сизого дыма – и только тут заметил тебя.

– А-а, Дуфунька, – ничуть не удивился. – Плохи дела у Рашели. Как ты ушел, так ее вскоре и опялило.

– Что – опялило?

– Ну, этот, как его… – Ермолай Прокофьич пытался вспомнить некогда слышанное ученое слово. – Кондратий, вот! Побелела вся, мало што не посинела, бьется, задыхается, глаза пучит… Я уж думал – все, кончается! Ан нет, попустило маленько. Только-только задышала – а тут по-новой кондратий… тьфу ты пропасть! – Кондратыч вламывается. Мол, велено доставить в Мордвинск на опознание.

– На какое еще опознание?

– Да я и сам не уразумел толком, шиш лесной! – в досаде плюнул купец. – Велено, и все тут! Я Кондратычу: да погоди ты, вишь – чуть жива баба, пущай оклемается! А он уперся: приказ у меня! Не поспею к вечеру – начальство голову снимет… Я уж и телегу велел запрягать. Да только квелая она, Рашель-то! – кого бы с ней отправить? За кучера, за костыль…

– Я поеду, – гулко ухнуло за спиной. – Отвезу.

Ты обернулся.

У крыльца стоял непонятно как пробравшийся во двор Федюньша.

А немой Михайло держался за бок и лишь разевал рот по-рыбьи.

А у Федюньши Сохача в глазах, за голубой кромкой, всегда одно:

…белка скачет.

Рыжая, пушистая. Хвостом во все стороны безобразничает. Еловая лапа под белкой трясется, тоже рыжиной отблескивает. Старая потому что; сохлая. Иглами брызжет на тропу. Солнце белку пятнами разукрашивает, оглаживает по шерстке: балуй! балуй мне! Клесты сверху орут на попрыгунью, а ей хоть бы хны.

Опустилось ружье.

Неохота стрелять в белку.

– Езжай, Федюньша, езжай, – согласно кивнул купец.

Дверь за его спиной снова открылась, и на крыльцо под руки вывели Княгиню. На Рашке лица не было: бледная, как смерть, глаза безумные, остановившиеся, губы дергаются судорожно, пытаются воздуха глотнуть.

Неужели – опять?.. неужели?!

Позади шел хмурый урядник, подкручивая вислый ус. Купцу он на ходу показал большой, волосатый кулак. Ай, мама! – в оловянных глазах урядника даже мелькнуло живое, человеческое: "Падина ты, Ермолай Прокофьич, шиш лесной, со своей рябиновкой! Старого дружка под монастырь…"

Когда Княгиню проводили мимо тебя, она на миг обернулась, взглянула в упор – словно крикнуть хотела без голоса; да так и не сложилось.

Разом постаревшую женщину уже усаживали на телегу – а ты все продолжал смотреть в пустоту, и видел омут лица Княгини, в котором тонули боль и обреченность.

Обреченность и боль.

И никакой надежды.

КРУГ ТРЕТИЙ

ДВЕ КАРТЫ ВТЕМНУЮ

– Маги?! Кошмар моего босоногого детства!..

ПРИКУП

Господин полуполковник изволили кушать чанахи по-эчмиадзински.

В обливном глиняном горшочке исходила паром острая баранина, густо переложенная мелко нарезанным луком, кусочками картофеля, половинками томатов и баклажанными кубиками, а также засыпанная от души зеленью кинзы, петрушки и стручками фасоли. Все это великолепие, при откинутой крышке, производило впечатление натюрморта в старофламандском стиле, отчего даже было боязно притрагиваться к произведению кулинарного искусства – но господин полуполковник отродясь труса не праздновали!