Марина Дяченко - Скрут
С нежданной сноровкой он ухватил Игара за шиворот; тот рывком высвободился, поднырнул под занесенную руку, приблизил глаза к самому старикову лицу и прямо в это перекошенное лицо выдохнул:
– Ты на ней больше не заработаешь, падаль. Ни грошика.
Два дня Тиар не появлялась у ворот; Игар ждал, затаившись, как змея. На третий день старик с шарфом на голове вывез тележку, настороженно огляделся по сторонам и удалился, опираясь на суковатую массивную палку. Через несколько минут другой старик – чуть ниже ростом, а в остальном совершенно такой же – проверил, нет ли поблизости опасного и сумасшедшего Игара, способного помешать прибыльному делу безногой Пенки.
Игар ждал. Старики – если их действительно было только двое очень не хотели выпускать добычу. Пенка-Тиар их вещь, приносящая доход, они оседлые жители и полноправные владельцы – а Игар бродяга, за голову которого назначены большие деньги. Ему не стоит лишний раз рисковать, привлекая к себе внимание. Он подождет.
И он дождался-таки. Старики ослабили бдительность; собираясь в трактир, они долго топтались перед сидящей на тележке Тиар, озираясь и советуясь. Наконец после долгих сомнений и пререканий соображения жадности взяли верх над соображениями осторожности; оба, один за другим, скрылись за дверью стоящего неподалеку питейного заведения («все равно ведь пропьют»…), а Тиар осталась на своем месте перед воротами, и орава проходящих мимо мастеровых кинула ей каждый по монетке.
Игар ждал. Старики загуляли в своем трактире, сумерки сгустились, улица опустела; еще не веря своей удаче, Игар выбрался из своего укрытия – а укрытием ему служил заросший дворик напротив – и подошел.
Женщина, кажется, испугалась. Но и обрадовалась тоже, и тут же испугалась своей радости; Игар поразился, как разнообразны бывают оттенки одного и того же чувства. Ее улыбающиеся губы в полумраке казались серыми:
– Зачем?..
Он стиснул зубы. Наступил ногой на жестяное блюдце, перевернул его вверх дном, высыпав монеты в пыль:
– Ты больше не будешь просить милостыню.
Темные глаза округлились:
– Зачем?!
Он присел. Он боялся ощутить ее запах – запах изувеченного тела, болезни, несчастья; он даже не минуту задержал дыхание – но она пахла пылью. Разогретой солнцем дорожной пылью.
Он взял ее за плечи, стараясь не задеть уродливых культяпок. И почувствовал, какая там, под рваной кофтой, горячая кожа.
– Зачем? Зачем?! Игар…
Он кинулся, будто в воду с обрыва.
То, что осталось от ее тела, было странно легким; высвободившаяся юбка захлестнула его ноги, будто желая спутать, удержать, не пустить, и это было очень кстати, потому что бежать нельзя. Бегущий человек привлечет к себе внимание стражи, а час поздний, и только пьяный гуляка, возвращающийся из трактира, не подозрителен…
– Игар!! Я закричу сейчас…
– Не бойся, – голос его был странно чужим. – Не бойся… Я… защищу тебя. Я тебя… люблю…
Ему сделалось тошно от этой лжи, и, чтобы оправдать себя, он страстно пожелал, чтобы это было правдой. Пусть на несколько часов но пусть это будет правдой, пусть он ее полюбит, Святая Птица, услышь меня, отступника…
Со стороны казалось, что подвыпивший парень волочет на сеновал в вдребезги пьяную женщину, у той уже и ноги не ходят, только колышется юбка до земли…
– Какой ты дурак, – сказала она, опуская веки. – Какой ты дурень, какой немыслимый дурак… Эх, ты…
– Не бойся, – бормотал он, как заведенный. – Я увезу тебя… Не бойся… ты не будешь просить милостыню… Не бойся… Я… люблю…
Под кофтой ее были странно упругие груди. Он прижимал ее к себе и ничего, кроме страха, не чувствовал. Временами ему казалось, что он несет чужого, украденного ребенка – а потом он покрывался потом, вообразив в своих руках демона-уродца, из тех, которые подменяют новорожденных младенцев. Она дышала сквозь зубы, тяжело – и он пугался, что причинил ей боль, и пытался взять как можно мягче, бережнее.
Звезда Хота смотрела с издевкой, как бы вопрошая: дальше-то что?..
Он вспоминал старикашку с шарфом на голове, опрокинутую в пыль жестянку – и ступал увереннее, тверже, как человек, совершающий доброе дело.
– Здесь муравейник, – сказала Тиар тихо.
Он встрепенулся и поспешил перетащить ее в другое место. Вместе с курткой, на которую уложил ее; каменная дорога хранила тепло дня, а в траве на обочине верещали цикады.
– Чем это пахнет? – спросила Тиар. – Это полынь, нет?
Игар потянул носом. Он ничего не чувствовал – разве что запах разогретой солнцем пыли…
– Скоро лето закончится, – сказала Тиар, и Игар вздрогнул, тут же отыскав среди миллионов звезд звезду Хота.
– Это полынь, – Игар почувствовал, как Тиар улыбается в темноте. – И еще эти… такие синие с черным, из еще зовут «кротовы глазки»… У нас перед воротами росло их… три. Потом на один наступили…
Игар молчал, глядя на свои небесные часы. Где-то там, под сенью паутины, на них точно так же смотрит Илаза.
– Знаешь, – Тиар снова улыбнулась. – Один и тот же шмель прилетал все лето… С такой бандитской мордой, с черными усами, как щеточки… В рыжем кафтанчике. Он узнавал меня, это совершенно точно… Такая своенравная маленькая тварь. Наработавшись, иногда залезал ко мне в волосы. Не тогда, когда я просила, а когда было угодно ему… Ты странный парень, Игар.
Игар молчал. Тиар счастливо засмеялась в темноте:
– Тут, наверное, за городом… полным-полно шмелей. Когда день. Когда солнце… Я бы хотела увидеть здесь солнце, Игар. Дождемся рассвета?
Игар кивнул, тут же осознал свою ошибку – темно ведь – и хрипло подтвердил:
– Да.
Тиар, кажется, повернула голову. Он почувствовал, как его щеки касается струйка воздуха – так она дотягивалась до него дыханием; от этого ласкового прикосновения волосы зашевелились у него на голове.
– Игар, – сказала она тихо. – Не мучайся. Я все понимаю… Ты… В балаган ты меня не продашь, это я знаю точно.
– В балаган? – переспросил он ошарашено.
– Конечно, – казалось, она потешается над его замешательством. Меня два раза выкрадывали… В балаган. Им для представления уродцы нужны, калеки всякие… Они, говорят, специально детей выкрадывают и уродуют, публике на потеху… Только верить неохота. Неохота верить в такое, да, Игар?
Можно не верить, подумал Игар угрюмо. Но ничего не изменится… А можно, наоборот, верить – что Святая Птица возьмет тебя в свой чертог, и там у тебя будут руки, ноги и море любви… И ничего, опять же, не изме…
– В балаган ты меня не продашь, – раздумчиво продолжала Тиар. Но… то что ты мне сказал… там… Это тоже неправда. И я… дура, Игар. Надо было мне все-таки кричать, звать на помощь…
– Ты меня боишься? – спросил он возмущенно. Молчание; длинная струйка воздуха, дотянувшаяся до его щеки:
– Ты меня боишься. А не боишься – так испугаешься… Потому что ты, дурачок, не представляешь себе… что ты взял сейчас на свои плечи…
– Тиар, – сказал он так убедительно, как только мог. – Ты добрая, ты мудрая… Ну почему бы… я не могу тебя… полюбить? Почему ты не веришь?
Некоторое время длилось молчание, и цикады по обеим сторонам дороги лезли из кожи вон.
– Я бы хотела поверить, – сказала она глухо. – Ты, мальчишка… как бы я хотела. Как бы хотела… Не будь… слишком уж жестоким. Маленькую жестокость можно искупить… Хоть бы и этой полынью. Но если ты пойдешь дальше… Я боюсь, Игар.
Ему захотелось бежать куда глаза глядят, но он остался на месте. И лица его не видел никто, потому что до рассвета оставалось еще несколько часов.
– Это мышь? – спросила Тиар шепотом. Игар поднял голову:
– А?..
– Мышь, – сообщила Тиар почти с нежностью. – Возится… в траве. Жаль, не видно… Игар. Их зовут Мет и Пач; они найдут нас. Мне бы не хотелось… Чтобы тебя изувечили.
– Я сам кого угодно изувечу! – выкрикнул он, стараясь прикрыть запальчивостью собственные тоску и неуверенность. – А эти… эти… сволочи…
– Дурак, – сказала она устало. – Ты все еще не понимаешь. Они подобрали меня, выходили, и… Как братья. Деньги им нужны, чтобы меня же прокормить… И очень часто нужно платить аптекарю. Понимаешь?.. Не понимаешь. Усади меня.
Он боялся теперь ее трогать. После того, как нес на руках. Очень странное сочетание – живой красивой женщины и уродливого обрубка.
Мышь шелестела теперь уже явственно – даже Игар слышал. Ему показалось, что в какой-то момент он и увидел серое создание, пересекающее белую от пыли дорогу.
Тиар усмехнулась:
– Ты здоров… Молодой. С руками и ногами. Но ты мечешься, как… эта мышка. Только мышка счастливее – она в ладу с собой… И я – как мышка. Когда наступили на третий цветок, я… плакала, конечно. Но два ведь остались!.. И шмелю по-прежнему есть куда прилетать… А Мет и Пач бились насмерть с хозяином одного балагана, его звали… не помню. Прозвище было – Человек-Мартышка. И они боятся… за меня. Понимаешь?… Нет. И я тебя не понимаю… Ты умеешь болеть чужой болью… Ты не желаешь мне зла, но все-таки врешь. И врешь жестоко… Почему?..
