Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Светлана Дильдина
В комнате, отведенной Кайе, все было приготовлено, просто и удобно — северянин не видел смысла в ненужной жестокости. Печать хальни неразрушима. Пусть напоследок поживет нормально.
Повязка валялась в углу комнаты. Значит, стал человеком, стащил с себя и снова нырнул в эту шкуру.
— Может, вернешься в человеческий облик? — спросил Лачи. — Поговорим.
Тварь только стукнула хвостом по полу — Кайе не мог позволить себе открыто выказать гнев… впервые. Но презрение — великолепно.
Зверь не собирался перекидываться. А разговаривать с энихи — нелепо.
Заставить просто, всего-то отдать приказ. Не хотелось. Сам себе удивлялся — привлекала эта дикая гордость, не было желания ломать ее, да еще так… примитивно, напротив, хотелось коснуться; вспомнил — в детстве, когда болел зуб, так же тянуло дотронуться.
Вот и решение, мелькнула мысль, и человек не сдержал тонкой улыбки. Осторожно опустил ладонь на спину зверя, помня — он ранен. Вот, и кровь снова пошла, без повязки-то. Хм, значит, сбросить ее нанесенным вредом не считается? Видимо, он в самом деле привык. Пальцы утонули в густой черной шерсти, короткой и неожиданно мягкой.
Не обратил никакого внимания на рычание. Зверь встал, скидывая руку, шагнул в сторону, но словно лбом уперся в негромкое повеление:
— Оставайся на месте.
Все-такибез приказов с ним не справиться. Рука снова осторожно взъерошила мех, но, поднятая в третий раз, встретила пустоту.
— Амаута талли хиши!! — прошипел Кайе, откидываясь к стене. — Добился, чего хотел, да? Убери свои лапы!
— Лапы у тебя, зверек, — северянин поднялся, отступил на шаг, улыбаясь. Подействовало. Перекинулся добровольно… почти. Оглядел его, подняв бровь:
— Может, умоешься? Или у вас на юге…
— Пошел ты!
— Если желаешь, ходи без повязки, — указал на большой кувшин и таз: — Раз уж все труды целителя перечеркнул… Воды тебе хватит.
— Где он?
— Кто?
— Полукровка. Теперь он тебе зачем? Ты обещал отпустить.
— Отпущу. Не сейчас. Ты еще ничего не сделал, разве что перепугал моих слуг.
— Дай нам поговорить, — потребовал Кайе. — Ты обещал.
— После. Ты же не чувствуешь, что ему плохо?
Лачи еще раз долго, пристально посмотрел на пленника, повернулся и вышел. Ничего, время ждет. Через глазок в двери видно было, что юноша делает.
Тот, убедившись, что дверь закрылась, сразу потянулся к воде — сначала пил, жадно, потом плеснул на тканое полотенце, принялся стирать кровь. Северянин угадал верно — южане любили воду, и Кайе тоже. Он не боялся собственной крови, как и чужой, разумеется; но, испачкавшись, потом приводил шерстку в порядок с особым тщанием.
Лачи попытался представить, как себя вел бы на его месте, то есть вот так, в плену, в безвыходном положении… ну, хоть Айтли. Нет, об этом думать было совсем неприятно.
**
Астала
Шиталь не любила называть его Огоньком. Еще в первые дни спросила, знает ли он свое настоящее имя и не против ли, если будет звучать оно? Не видел смысла отказывать, ведь на севере его чаще звали по имени — с тех пор, как вспомнил свое прошлое. Южное прозвище произносилось бы на языке Тейит иначе…
А сам так и не определился, что ему сейчас ближе.
Кайе был жив; когда в один из дней резко заболело плечо, будто когти в него вонзили — Огонек обрадовался до того, что забыл, где находится. Колесом прошелся по саду, едва не врезавшись в растерянного прислужника.
Когда боль отпустила, снова засомневался. Но сил не было снова с головой нырять в неуверенность, и он махнул рукой на осторожность, попросил беседы с Шиталь.
Она встретилась с полукровкой в любимом тенистом уголке сада; сидела, вышивая поясок-оберег для младенца. Начала первой:
— Что с тобой творится? То ты просил позволения помогать целителю, и тобой были довольны, то передумал.
— Ала, я…
Рассказал обо всем. Шитал смотрела на него, не мигая и, кажется, не дыша. Поясок пестрой змейкой утек в траву, позабытый.
— У вас такая сильная связь? Но почему ты мне не сказал… — она осеклась. — Кому-нибудь ты говорил об этом?
— О связи? Къятта знает.
— Я не придала значения тому разговору, думала, он в отчаянии хватается за паутинку… Сейчас ты тоже никому не сказал о том, что чувствуешь?
— Никому.
— И своему наставнику?
— Ала, он давно меня прогнал, ты же сама только вот говорила об этом.
— Да, но, может быть… — она вновь замолчала, потерла висок.
— Ты не рада? — спросил Огонек.
— Я не ожидала. Это меняет всё…
— Ты можешь точно узнать, где он и что с ним? Есть такие обряды?
— Я… Ох, — она прижала руку к губам. — Возможно, нам надо спасать Асталу.
— Зачем? — удивился Огонек. — Если Кайе где-то в пути, и он ранен, это его надо спасать.
— Я боюсь, что Къятта был прав. Это северная ловушка, и его забрали живым. Точно не для того, чтобы убить на потеху толпе. Если бы у тебя было совершенное оружие и враг, мешающий получить столь желанное…
— Он никогда не станет служить Северу, — Огонек ощутил, как многоножки поползли по всему телу, перебирая колкими лапками, но в своих словах был уверен.
— Своей волей он может быть и не станет. Но вот заставить его…
— Невозможно, — твердо сказал Огонек. — Так ты знаешь нужный обряд?
— Нет, я не знаю. И Къятта вряд ли знал, иначе позвал бы отсюда.
— Тогда собери Совет!
— И будет то же самое, что недавно; Сильнейшие Асталы хотят слышать то, что им удобно.
— Но ты сама из них.
— Я — другое. Наблюдала за тем, как он рос, учила сохранять человека, когда становишься зверем. Но это я. Как думаешь, сколько людей придет на помощь из любви к нему?
— Пусть идут из боязни за Юг!
— Развязать войну по указанию полукровки… ты сам-то в это веришь? — Шиталь медленно нагнулась, подобрала поясок-змейку. — Кто сейчас подтвердит вашу связь? Къятты нет.
— Но ты — разве ты сама не хочешь ему помочь? — запальчиво возразил Огонек. Шиталь длинно посмотрела на него, затем кивнула.
После, когда расстроенный полукровка убрел к себе,
