Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

— Нет. — Потом его прагматизм снова заявил о себе. — Тем не менее все не так просто. Восхождение твоего сына на Небесный Трон, может быть, и соответствует закону. Но твои прегрешения. Благодетельная… это нечто неслыханное. Боюсь, нас ничто не склонит к прощению, властительница Мара.

Среди некоторых властителей, находившихся в зале, снова начались приглушенные разговоры, но открытого несогласия не высказывал никто. Однако Мотеха добавил:

— Позиция Ассамблеи должна быть ясной для всех. Мы не можем признать регентом Джастина правительницу, которая выказала нам открытое неповиновение. Это будет опасным примером. Мы поставлены над законом, но для этого имеются веские основания. — Он смотрел на Мару спокойно: под влиянием магии чо-джайнов весь его мстительный пыл рассеялся без следа. — Я признал коронацию Джастина, но это не освобождает властительницу Мару от ответственности за ее непослушание. Нарушив наш указ, она тем самым нарушила закон! — Его глаза встретились с глазами Мары. — Ты опозоришь свой ранг и своих предков, если спрячешься за барьером чужой магии, властительница Акомы! Ты должна отвергнуть защиту чо-джайнов и добровольно принять заслуженную тобой кару. Правосудие должно совершиться.

— Конечно, — мягко сказала Мара. Она сохраняла уверенную осанку только по привычке. У нее больше не осталось никаких средств защиты: только она одна находилась достаточно близко от магов-заступников, чтобы уловить легкую дрожь изнеможения, пробежавшую вдоль их тел. Они уже не могли бросить на чашу весов никакое новое чудо. Так тихо, что ее могли услышать лишь те, кто стоял ближе всех к ней и магам, она сказала крылатым чо-джайнам:

— Вы сделали все, что было в ваших силах. Вы добились пересмотра условий Великого Договора, что бы ни стало со мной потом.

Маг, стоявший слева, погладил ее по руке легким касанием передней конечности.

«Госпожа, — мысленно услышала она его слова, не произнесенные вслух, — среди нашего народа никогда не умрет память о тебе».

Мара заставила себя горделиво поднять голову. Обращаясь ко всем присутствующим, она сказала:

— Некогда я собиралась посвятить свою жизнь служению Лашиме в ее храме. Но судьба распорядилась иначе, и мне пришлось принять мантию Акомы. Я хочу, чтобы меня услышали. Боги доверили моему попечению нечто большее, чем дом и семью. — Ее голос набирал силу; он достигал самых дальних уголков зала. — Я позволяла себе изменять традиции, которые держали нас в оковах застоя. Я видела жестокость, несправедливость и бессмысленную гибель людей, которые могли бы прожить достойную жизнь. Поэтому я взяла на себя труд повитухи в деле возрождения, без которого мы как народ прекратим свое существование. — Она перевела дыхание, и никто не перебил ее. — Вы все знаете, каких врагов мне удалось одолеть. Это были разные люди, и ум у них был разный: у кого-то

— низкий, у кого-то — блистательный.

Она переводила взгляд с одного лица на другое и видела, что ее призыв затронул души некоторых из стоящих перед ней. Мотеха и многие другие слушали, не выражая никаких чувств.

— Во все времена наши правящие властители жаждали власти ради почестей, ради престижа, ради собственного удовольствия; мысль о том, какие страдания приходится при этом выносить их подданным, попросту не приходила им в голову. Наши благородные семьи и кланы играют в Игру Совета ради ставок, которые в конечном счете приводят к кровопролитию, не имеющему никакой другой цели! Убить меня во имя правосудия, прежде чем мой сын достигнет совершеннолетия и сможет править без помощи регента, — это значит обречь наш народ на дальнейший застой и разрушение. Империя погибнет по нашей вине. Такова цена моей смерти, Всемогущие. Такова эпитафия, которую ваше правосудие сможет начертать на могиле будущего великой страны. Такова цена, которую наш народ будет вынужден уплатить за вашу привилегию — право творить произвол без оглядки на закон!

Наступила гнетущая тишина. Каждый обдумывал сказанное Марой. Жрецы за ее спиной смешали свои ряды и перешептывались друг с другом. Гордость запрещала Маре оглядеться вокруг. На лице Хокану она уловила суровую озабоченность, но не смела даже на мгновение остановить на нем свой взгляд: если она сейчас встретится с ним глазами, то утратит самообладание и расплачется на глазах у всех.

Мара стояла неподвижно, словно статуя, как подобало Слуге Империи и дочери Акомы, и готовилась принять свою судьбу.

Всемогущих снова обуяло беспокойство: умиротворяющие чары чо-джайнов ослабевали.

— На этот раз она зашла слишком далеко, — пробормотал Шимони. — Ее не могут спасти никакие ссылки на закон именно потому, что наша Ассамблея закону не подвластна. Это нельзя истолковывать как привилегию. Это наше право!

Фумита отвернулся; Хочокена выглядел подавленным.

Севеан провозгласил:

— Ты умрешь, госпожа Мара. Когда мы уничтожим тебя, жрецы вернутся в свои храмы, где им и надлежит находиться, а политику оставят другим. — Указав на верховного жреца из храма Джастура и на Сестер Сиби, он продолжил речь:

— Или пускай они воспротивятся нам, если чувствуют, что таков их долг. Мы еще превосходим их умением и силой! Наше могущество разбило заслоны, поставленные вокруг этого зала! А теперь о тех, кто возводил эти заслоны. Отвергни помощь этих посланцев из Чаккахи, иначе они погибнут вместе с тобой. Возможно, в чужих краях чоджайны научились лгать! Я утверждаю, госпожа Мара, что ты пытаешься ввести нас в заблуждение и что у тебя нет средств для защиты.

На мгновение Мотеха растерялся. Но потом его лицо опять затвердело. Он пристально вглядывался в магов Чаккахи и видел, что они не делают никаких движений, чтобы защитить властительницу Мару. Мотеха снова поднял руки, и снова его волшебство породило зеленую змеящуюся вспышку. Он приступил к монотонному заклинанию, сосредоточив всю свою волю и все негодование против Мары. На этот раз ничто не могло остановить Мотеху и его соратников; Слугу Империи ждала верная смерть.

Жрецы заметно приуныли. Многие из них попятились, словно пытались отойти от Слуги Империи на безопасное расстояние. Боль и страдание были написаны на лице Хокану, пока его первый советник, Догонди, не встал между Хокану и Марой, загородив ее собой от его взгляда.

— Не смотри, господин, — тихо сказал он.

Сидевшая на троне Джехилья вцепилась в руку Джастина, а мальчик не отрывал от матери широко открытых глаз, в которых не осталось и тени страха.

— Всемогущие заплатят за это, — ровным голосом произнес юный Император. — Если они ее убьют, я позабочусь, чтобы им пришел конец!