Виктория Дьякова - Кельтская волчица

Она любила свой дом, и никогда не могла себе представить, что однажды он окажется пуст и заброшен, дивный сад зарастет сорняком, а почти что век спустя в нем поселятся совсем чужие люди и перестроят дом по своему вкусу.

Так же как и молодому Арсению Прозоровскому, Софье более всего нравилась на Андоже осенняя пора. Последние дни лета. Первые холодные ветры осени.

Так же как и для него, одна такая волшебная андожская осень стала для нее последней в жизни.

Обычно по осени когда молодая княжна просыпалась у себя в спальне солнце уже не пробивалось в ее восточное окно. Лениво проплывая по небу, оно успевало достичь вершины холмов только к восьми часам утра. Белая дымка иногда висела над озером до самого полудня, обволакивая также и болотные топи, а когда она рассеивалась, то оставляла после себя дуновение прохладного ветерка.

Высокая трава на лугу, который занимал тогда большую часть нынешнего Прозоровского сада, никогда не высыхала и после полудня еще долго сверкала на солнце, а огромные капли росы неподвижно висели на кончиках стеблей. Все заметнее вода отступала с топей, мало-помалу обнажая песок, покрытый рябью, желтый и твердый, и юной княжне казалось, когда она ложилась на него, что ее уносят за собой воды озера в безрассудные и смелые фантазии. Все потаенные мечты, которые она лелеяла в себе, являлись обнаженными и ясными как блестящие влажные камни на берегу.

Такой помнилась матушке Сергии Андожа почти сто лет тому назад. И только пожалуй она, Андожа, да приметы осенней поры в ней, вовсе не изменились здесь с годами. Оглядываясь в прошлое, Сергия не испытывала теперь никаких сожалений, напротив, при воспоминании о детских годах ее не оставляло радостное чувство, словно она вовсе не вспоминала, а мечтала о минувшем, как прежде, очень давно, мечтала в этих местах о будущем.

Что ж будущее? Оно казалось девушке безмятежным и счастливым. Даже в самом страшном сне, она не могла себе вообразить, что окажется прикованной к постели и ее изредка только будут переносить в кресло, чтобы она смогла посмотреть на любимую Андожу, которой больше никогда не коснуться ее безжизненные ноги. То состояние, похожее на мрачные вечерние облака, запускающие свои длинные крючковатые пальцы над озером, иностранный доктор именовал меланхолией. А ей казалось, что поток волн, хорошо видимый из окна, устремляется прямо на нее. И вот уже не различить вовсе ни белых камней, ни мелких ракушек — утешительных приветов детства. Вода заполняет топи, болото наступает, покрывая собой еще недавно цветущую землю…

Приступы безысходного отчаяния, бунт духа против разгоряченной плоти, огромное физическое страдание, когда молодость еще отчаянно желала жить — вот что чопорный сухопарый немец в веснушках называл ее меланхолией. Домашний священник читал проповеди, призывая к покорности и смирению — они вознаграждаются Господом. Но ни о каком вознаграждении она не мечтала более, кроме одного — смерти, которая положит конец всем ее страданиям.

Она отсчитывала свое несчастье с женитьбы старшего брата Антона. Отец сосватал за него юную девицу из Ухтомского семейства, не послушав родственников, твердивших ему, что за теми почитай три века тянется дурная, колдовская слава. Все началось с того, что оставшись старшим князем в Белозерском роду, князь Никита Романович Ухтомский покинул свою родную землю и служение государю Иоанну Васильевичу Четвертому. Он уехал в Италию, за давней зазнобой своей, римской герцогиней Джованной де Борджиа, продавшей, как говорили душу дьяволу. Там после гибели ее галеры в сражении Непобедимой Армады с английской эскадрой, он нашел герцогиню в заброшенном замке средневековых рыцарей, и по словам старожилов, именно она Джованна де Борджиа, герцогиня дьявола, стала матерью его сына Александра, продолжившего род Ухтомских князей на Белозерье.

Досталась ли Евдокии Ухтомской частица дьявольской итальянской крови или история о страстной и долгой любви князя Никиты Романовича к дочери римского герцога все же оставалась только легендой, каких немало рождалось и жило на Белозерских землях, передаваемыми из уст в уста поколениями, но невеста брата не понравилась Софье с первого взгляда. Что за странная способность, думала она тогда, едва только отец впервые привез Евдокию в их дом, превращать счастье в беду одним только взглядом. Откуда эта порочная склонность — находить в жестокости чувственное удовольствие. Какой злой дух раскачивал колыбельку этой юной особы?

Что ж спорить, собой Евдокия была чудно хороша. Но то ли в подтверждении давних слухов, то ли по странному стечению обстоятельств, в ней почти совсем не чувствовалось Белозерской кровинки. Зеленые глаза под золотисто-рыжей копной волос, немного жесткий, сладострастный рот. Перед силой ее обаяния не мог устоять никто. Князь Иван Степанович и княгиня Марья Филипповна — оба в одно мгновение превратились в мягкий воск в ее пальцах, а бедняга Антон, что же говорить о нем? Сраженный ее красотой, он с первого взгляда сделался ее рабом.

Избалованная и властная, Евдокия привыкала, что ей покорялись все, и только она, Софья ни в чем не уступила узурпаторше, даже на мгновение. Она нанесла ей тот шрам, который впоследствии обезобразил прекрасное лицо Евдокии, так что на Белозерье к старости ее стали называть Евдокией Меченой. С ним прекрасная наследница римских герцогов, если она конечно, была ею, сошла в могилу, впав до того в безумие. Говорили, она обманывала Антона с первого дня после их свадьбы, и даже на склоне лет умудрялась находить любовников. Последним, кого она покорила, оказался даже сам император российский — несчастный юнец Петр Второй.

В тот год, когда князь Иван Степанович сосватал за Антона княжну Ухтомскую, Софье исполнилось четырнадцать лет. Андожский дом, светлый и очень дружный жил счастливо, беззаботно, в достатке и независимости.

Иван Степанович, страстный любитель лошадей и собак, целыми днями пропадал на охоте, матушка же Мария Филипповна вела все хозяйственные дела усадьбы. Тогда дом не был большим, его окружало кольцо ветвистых деревьев, вырубленных позднее под корень. Возвышаясь над Андржским озером, он представлял собой тот дивный род семейных домов, которые как бы дремлют, не замечая течения времени.

Сколько бы лет не прошло, но стоит и нынче Софье только закрыть глаза и вспомнить о нем, как в ноздри ей ударит такой знакомый запах нагретого солнцем сена, она увидит огромное колесо отцовской мельницы, сгоревшей в день ее смерти и полыхавшей устрашающим пламенем на всю округу. Сразу вспомнится запах пыльного, золотистого зерна. Небо над Андожским домом всегда казалось белым от множества голубей, летавших над ним, вспархивающих и садящихся на ставни и крыши. Их тоже разводил неугомонный затейник Иван Степанович. Голуби летали, проносились над головами — они были такими доверчивыми, что клевали зерно прямо с ладоней. Надутые и гордые птицы расхаживали с важным видом по двору — они создавали особую атмосферу уюта.