Кристофер Сташефф - Чародей как еретик

Род навострил уши — это было что-то новое. Он никогда не слышал, чтобы в монастыре устраивали такие испытания.

— Меня притягивает как раз монастырь, — сдвинул брови Грегори.

— Как и многих, — кивнул Боквилва, — но не все обладают, как бы сказать… талантом, нужным для этого, необходимыми качествами… требуется иная сила духа. В этом ты должен будешь положиться на суждения старших твоих и подчиниться их решению. Впрочем, кое-кто находит это невозможным, и тогда они возвращаются в мир.

Род нахмурился, соображая, чем же монах должен отличаться от приходского священника. Умением работать с книгой?

— А что будет, если меня сочтут достойным быть приходским священником?

— Монастырь Святого Видикона разделен на две части, — пояснил отец Боквилва. — Первая — собственно монастырь, где живут те, кто стали монахами, а вторая — это семинария, в которой учатся те, чье призвание — паства. Они вместе молятся и поют в хоре, но в остальном сталкиваются редко.

— А если даже мне скажут, что я должен стать пастырем, и я подчинюсь?

— Почти ничего не изменится — пост, молитвы, учение и труд. Хотя последнего для семинаристов будет меньше, потому что им немало придется трудиться среди паствы своей, и они должны всего за несколько лет узнать то, на что у монаха уходит вся жизнь. Семинарист должен не расставаться с книгами, чтобы потом, когда ему доверят паству, не впасть по незнанию в заблуждения.

— Ну конечно, — кивнул Грегори. — Я и забыл, что… ведь каждый священник должен быть еще и вроде ученого?

Отец Боквилва согласно качнул головой, и Грегори продолжал:

— Да, должно быть, именно к этому меня и тянет. Но что, если нет? Что, если мне придется стать монахом?

— Тогда ты примешь обеты, как пономарь, и станешь настоящим монахом.

— И дальше всю жизнь буду жить в монастыре? — голос Грегори упал до шепота. — И ни разу больше оттуда не выйду, и не увижу ни девушек, ни рыцарей, и больше не увижу мою семью?

При этих словах Рода вновь кольнуло в сердце, он чуть не подхватил сынишку и не бросился наутек, но отец Боквилва возразил:

— Вовсе нет. Ты сможешь время от времени выходить в мир. Наши монахи время от времени навещают своих родственников, обычно дважды в год — кроме сирот, конечно, которые воспитывались в монастыре. И потом, иногда и в миру требуется наша помощь.

Род не слышал следующего вопроса Грегори и ответа святого отца, потому что был ослеплен неожиданно вспыхнувшей идеей. Итак, монахам разрешено иногда посещать отчий дом, так? Значит, монастырь не так уж отрезан от внешнего мира! Значит, существует какой-то канал связи!

Он пришел в себя, когда отец Боквилва уже подводил черту:

— Конечно, у тебя наверняка возникнет еще множество вопросов. Приходи когда захочешь, ты всегда будешь здесь желанным гостем — только умоляю, не ходи один, приводи с собой твоего отца, — отец Боквилва улыбнулся Роду. — Кажется, и ему это тоже не помешает!

— Несомненно! Никогда не знаешь, чем кончится визит в монастырь! — Род поднялся, пожав руку отцу Боквилве. — Я был очень рад побеседовать с вами, святой отец! Воистину, вы возвращаете меня в мир с обновленными силами!

Что ж, надеюсь, церковные стены всегда будут вдыхать новую жизнь в истинно верующих, — ответил отец Боквилва. — Вот только впервые вижу, чтобы это подействовало так быстро. Вы и в самом деле не хотите задержаться подольше?

— Нет, кажется, во мне проснулся вкус к действиям. Пора двигаться вперед — я бы даже сказал, наступать! — Род взял Грегори за руку и повернулся к дверям. — Идем, сынок, поторопимся, твоему старшему братцу пора в дорогу.

— Но его же никуда не звали!

— Теперь позовут, и лучше бы ему поторопиться!

Глава девятая

— О Господи, милорд аббат! — бросилась баронесса навстречу вошедшему в комнату аббату. — Не стоило пускаться в путь в столь скверную погоду!

Аббат откинул капюшон, открыв взорам насквозь промокшие, прилипшие ко лбу волосы, и с сердитым недоумением посмотрел на баронессу.

— В вашем письме, миледи, речь шла о неотложной необходимости.

— Так и есть, так и есть! Но это вполне могло бы потерпеть и до завтра! Ах, бедняжка! Проходите, проходите к огню! Мэйроуз, налей гостю бренди! Адам, подвинь кресло для господина аббата поближе к камину!

— Ну-ну, не так уж я и промок, — аббат сбросил плащ, под ним оказался еще один. — Когда я увидел, что собирается дождь, то оделся поосновательнее.

Второй плащ, впрочем, тоже слегка промок, и когда аббат встал перед огнем, от него пошел пар.

С другой стороны, взгляд, которым он одарил леди Мэйроуз, протянувшую ему бокал, говорил, что аббат нимало не сожалеет о поездке. Страсти, таящейся в его глазах, нельзя было не заметить.

Баронесса тоже обратила на это внимание, но ей хватило такта, чтобы не упомянуть об этом вслух. Она махнула Адаму рукой, чтобы тот подвинул и ее кресло поближе к камину.

— Просто чудо, милорд, что вы еще можете уделять нам свое время, будучи столь заняты делами гораздо более значительными.

Аббат нахмурился, снова вспомнив о делах насущных.

— Воистину, миледи, ваш дом и ваши заботы кажутся мне сейчас тихим пристанищем.

— Так воспользуйтесь же правом убежища, — звонко рассмеялась леди Мэйроуз и, взмахнув юбками, вернулась к креслу бабушки. — Правда, и в этом убежище не все спокойно, но кому же не знать этого лучше, как нашему исповеднику?

— О, ваши заботы столь… столь естественны и даже приятны, — улыбнулся аббат. — Ибо все ваши раздоры рождены лишь любовью и уважением друг к другу. Ах, если бы король и я могли враждовать так же!

— Господь наш заповедал возлюбить врага своего, — проворковала леди Мэйроуз.

— Заповедать-то он заповедал, — кивнул аббат, — только враги от этого не перестают быть врагами.

Тут его брови преломились.

— А Их Величества столь заносчивы и высокомерны, что едва ли потерпят даже незначительное посягательство на свою власть.

— Так вот кто нынче ваш противник?

— Увы! Как же может быть иначе! — аббат воздел очи горе. — Ибо я должен противостоять неумолимому разрастанию их власти, вторгающемуся даже в пределы святой Церкви… О! Сколь же слеп римский престол! Не видеть, что князья земные, узурпируя привилегии Церкви, неминуемо рушат все труды церковные во славу Господню! Сколь слепы они, что не видят творимого здесь, сколь слепы и беззаботны!

Дамы умолкли, озадаченные несколько неожиданной рьяной проповедью.

Аббат спохватился и сконфуженно улыбнулся.

— Прошу прощения, леди. Душа моя исполняется возмущения каждый раз, как я думаю о страданиях простого народа, душевных, равно и телесных, к которым ведут упорные посягательства Короны на привилегию Церкви раздавать помощь неимущим и судить духовников церковным судом.