Александр Зорич - Люби и властвуй

Их тела, слившись в сладком, усталом объятии, лежали теперь под кисейным балдахином его собственной спальни. Глаза Овель были грустны, а ее трогательные губки с крохотной родинкой в излучине улыбки были сложены в чуть плаксивый бутон. Но она больше не плакала. Прильнув к Эгину, она молчала, время от времени роняя трогательные вздохи. «Я хочу тебе что-то сказать на ушко», ― зардевшись, прошептала Овель минуту, а может быть, вечность назад. «Я слушаю тебя, милая», ― улыбнулся Эгин, заранее потворствуя любому ее желанию. «Я люблю вас, офицер», ― сказала она и спрятала лицо в подушках. Эгин поцеловал ее в плечо.

Он молчал, ибо понимал, что на такие слова он, рах-саванн, с которого, быть может, завтра заживо сдерут шкуру, не имеет права. Он, Эгин, даже не из захудалых дворянчиков. Даже не из купцов. Он, Эгин, ― никто, милостью Свода и гнорра ставший кем-то, Ате-ном оке Гонаутом, например. Он не имеет права произносить слова «страстная любовь» и всех подобных слов. Как не имеет права сочетаться браком. Даже если бы родственники Овель отдали ее за него. Поцелуй. Вот единственный ответ, который заслужило трогательное признание Овель. Понимает ли она, в чем причина такой сдержанности Эгина?

Но все, что осталось невысказанным, договорило тело. Эгин не мог больше сдерживать себя. Не мог более думать об Уложении Жезла и Браслета. А не плевать ли ему на Сочетания и Обращения? А не плевать ли ему на Тэна, на Амму, которые, не исключено, наблюдают за их играми через Зрак Добронравия? Плевать! Язык Эгина прохаживался по белоснежному боку Овель с такой жадностью, как будто ее кожа была спрыснута сладчайшим нектаром беспечной богини любви. Его руки, которые ничто и никто не мог теперь удержать от святотатства, раздвинули ее худенькие бедра, и поцелуй, сбросив маскарадные одежки разре-шенности, стал запретным, безнадежным и непостижимым. То есть таким, каково Второе Сочетание Устами. В тот миг Эгин думал лишь о том, чтобы доставить Овель удовольствие, никак не оплаченное ее телом. Ее трудом. Ее слезами, жалостью и благодарностью. Он хотел сделать ей такой же смелый подарок, какой сделала она, признавшись в любви ничтожному офицеру.

О да, эту фразу Эгин слышал много раз. От шлюх. Чужих и собственных любовниц, более всего заботящихся о том, чтобы мимоходом не нарушить какое-нибудь из Уложения Жезла и Браслета. Но только слетев с уст Овель, она приобрела смысл, который не уместить в узеньком ящичке удачно проведенной ночи. Только в устах ласковой и трогательной Овель эта салонная банальщина прозвучала признанием. Овель металась на постели, уносимая ураганом запретного наслаждения, а Эгин, прильнув к ее плоскому шелковому животу, зажмурился. «Нет, рассвет нужно отложить, по меньшей мере, до завтрашнего вечера».

Несмотря на усталость, ни ей, ни ему не спалось. До суеты утра было еще далеко, и Эгин умолял Овель отдохнуть перед дорогой, которая обещала быть долгой и утомительной. Но тщетно. Умиротворение так и не воцарилось в их душах. Шестикрылый призрак неутолимой страсти не желал покидать спальный покой чиновника Иноземного Дома Атена оке Гонаута.

Овель, крепко обняв Эгина, печально смотрела в пустоту. Эгин смотрел на нее, в сотый раз скользя восхищенным взглядом по ее груди, по ее сладким бедрам и упоительному животу, по ее покатым плечам и лебединой шее, по ее лицу, покрытому смешными веснушками, по ее точеному носику и перепутавшимся каштановым, о да, каштановым волосам. И по ее ушам, отягощенным массивными клешнеобразными серьгами, которые оставались единственным предметом женского туалета, которым не пренебрегли они в своем не объяснимом никакими рациональными доводами порыве обнажить друг перед другом не только тела, но и души.

Лежа вот так, Эгин впервые в жизни осознал, что такое Крайнее Обращение. О да, магия, будь она неладна, рождается именно так. Именно в такие минуты Тонкий Мир отверзает свои ворота, и потусторонние силы ― добрые или злые ― вливаются мощным всесокрушающим потоком. Так рождается магия, за чьими жалкими отзвуками охотится он, Эгин, и все его коллеги из Свода Равновесия. Так рождается крамола. Но ему не было дела до нее, пока свежее дыхание Овель омывало его щеку.

– Но ты так и не сказала мне, почему сбежала от дяди, моя милая, ― неизвестно зачем спросил Эгин, борясь с подступившим таки сном.

– Он спал со мной так же, как это только что делал ты, Атен, ― сказала Овель с горькой усмешкой. ― Ему это нравилось, а мне ― нет.

Эгин закрыл глаза. Столько новостей сразу не выдерживал даже его привычный ко многому рассудок. Он не нашел ничего более правильного, как закрыть уста Овель поцелуем. У них будет предостаточно времени для того, чтобы все тайное стало явным, а все недомолвки ― подробностями.

«Будь что будет» ― вот последнее, о чем подумал Эгин, проваливаясь в пучину сна.

Глава шестая

Свод равновесия

Когда Эгин проснулся, первое, что он ощутил, был вкус Овель на его губах и языке. «Второе Сочетание Устами!» ― прогремел страшный голос невидимого и неведомого судьи, который живет внутри каждого офицера Свода Равновесия.

Вторым, не менее острым, но куда менее приятным ощущением Эгина стала боль в левом плече. «Спасение через Внутреннюю Секиру!» ― тот же голос.

Эгин не сдержался и выпустил сквозь зубы слабый стон, пытаясь справиться с нахлынувшим на него раскаленной лавой потоком воспоминаний о событиях минувшей ночи и предшествовавшего ей вечера.

Он ― преступник. Он, рах-саванн Опоры Вещей, ― преступник. В мозгу Эгина лихорадочно перестукивали сотни счетных костяшек. Он хочет сохранить свою жизнь и свое положение. Значит, надо лгать. Лгать, по крайней мере, о том, что произошло ночью между ним и Овель.

Овель! Только теперь Эгин решился открыть глаза. Постель рядом с ним была пуста. И в комнате тоже никого не было.

Он вскочил и ворвался в столовую. Никого. Потом он заглянул в третью комнату, оборудованную под зал для упражнений. Голые стены и большой длинный сундук в углу. Едва ли чиновнику Иноземного Дома следует афишировать свою необъяснимую любовь к хорошему и разному оружию. Чувствуя себя круглым идиотом, Эгин сбегал в спальню за ключами и, вернувшись в зал, открыл сундук. Ну еще бы! Расчлененного тела Овель не было и здесь. Да оно и не нашло бы себе места среди шестов, алебард, деревянных мечей, огромного пучка стрел и заклейменного Онни метательного оружия.

Эгин высунулся из окна во внутренний двор и, адресуясь к окнам, которые были этажом ниже, позвал прислугу. Про дивную веревочку, протянутую раньше через весь двор с чудным колокольцем на конце, он поначалу забыл. Не докричавшись снятого раза, Эгин наконец вспомнил о ней и тут наконец заметил, что веревочки больше нет. Точнее, она есть. Она свисала по стене дома, перерезанная чьей-то доброй рукой.