Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 1

Мой двойник восседает на останках Адиного гардероба, точно падишах на тахте. Или на чем там сидят падишахи?

— А ну брысь! — рычит моя бывшая (надеюсь, что бывшая) невеста. — Не мог на чем-нибудь другом материализоваться?

— Адочка, рыбка моя, меня притягивает все красивое, ты же знаешь! — улыбаюсь второй я демонической улыбкой. — Какая прекрасная штучка! Это, кажется, называется «боди»? — и я — он — вытягивает из-под седалища один из тех предметов женского белья, которые красивые женщины себе не покупают. Им такое покупают влюбленные мужчины, не понимая, что делают подарок себе и только себе.

— Фетишист, — спокойно говорит Ада и отбирает бордово-кружевную тряпицу у гостя. — Знакомься, Марк, это Нудд, в просторечии Нудьга, самый велеречивый из сыновей сам знаешь кого. Что ты там про учебу заливал?

— Я не заливал! — радостно (он, по-моему, все делает радостно) подхватывает Нудд-Нудьга. — Я говорил чистую правду. Мы учимся. Способность людей испытывать чистое блаженство меняется. И способы получения удовлетворения — тоже. Когда человек изобрел наркотики — сам изобрел, заметь! — опыт их применения научил нас кое-чему. Что они сжигают мозг. А мозг надо беречь. От выгорания. Мы уже в курсе, что запредельные наслаждения отнимают кайф. Начисто. Мы стараемся удержать людей от чрезмерного счастья. И действуем жестко, а порой и жестоко.

— Ты пришел, чтобы произнести оправдательную речь? — интересуется Ада, отчаявшись согнать велеречивого сына богини с удобного сиденья.

— Я пришел, чтобы забрать идиотку Сораху на суд племени, — мрачнеет Нудд. — Сама знаешь, глейстигам дозволяется танцевать со специально выбранными и хорошо обученными людьми. Танец грамотного глейстига вызывает возбуждение во славу Дану, а не разрушение смертного тела.

— Она не идиотка! То есть, может, и идиотка, но не преступница, — вступаюсь я за невиновную Сораху. — Разве вы не знаете, что с ней случилось, о мудрый Нудд?

Пришелец из воздушных сфер смотрит на меня одобрительно. Потом спрыгивает с кресла — точно так же на миг зависая в воздухе, как и провинившийся глейстиг до него, — и идет ко мне.

— Ты отличный парень… — бормочет он. — Просто отличный… Красивый… Нам нравятся красивые люди. Добрый. Способный. Только поврежденный. Хочешь, я тебя вылечу?

Я с ужасом припоминаю все сказанное Мулиартех по поводу сложностей магии. Мне бы не хотелось, чтобы этот легкомысленный зануда поддерживал мою жизнедеятельность до скончания лет. Моих. Что-то мне подсказывает: не стоит полагаться на ответственность детей воздуха.

— Я уж лучше сам… как-нибудь, — блею я.

— Чепуха! — пресекает мои метания Нудд. — Не ходить же мне с твоими травмами!

Мое лицо — оба моих лица — начинают заживать. Мелкие взрывы боли в теле затихают. Рука снова гнется, а не виснет плетью.

— Я еще и целитель, между прочим! — гордо сообщает сын Дану. — Не все, что говорят твои любимые фоморы, стоит принимать как истину в последней инстанции. Мы владеем такой магией, которую они…

— Наука умеет много гитик! — встревает Морк. — Дядя Нудд, а дядя Нудд, хватит заливать насчет Сорахи. Ты, конечно, отведешь ее на суд, где бедняжке погрозят пальцем и попытаются вылечить всем миром. Но ты уже в курсе, что у вас это не получится?

— Но попробовать-то надо! — всплескивает руками Нудд. Совершенно не мой жест.

— Зря пробовать будете, — ворчу я. — Ее покалечил тот, кто владеет четвертой стихией. А вы ею, насколько я понял, владеете не больше моего.

— Да меньше, намного меньше! — восхищается этот утомительно радостный тип. — Мы вообще не представляем, что она такое, эта четвертая стихия!

— А говорите, что учитесь, — подкалываю я. — Что вы там у себя, Фрейда не читали?

— Читали, и не только Фрейда! Мы даже Маслоу читали — надо же нам узнать, от чего у людей наступает пик-переживание![28] Но владеть стихией — это тебе не у кушетки с блокнотиком поддакивать, пока очередной бедолага вчерашний сон пересказывает. Ты — провидец, тебе книжная мудрость ни к чему. Ты все собственными глазами увидишь и всех-всех вылечишь!

Оптимист. Чертов воздухоплавательный оптимист. Я на его месте хотя бы в задумчивость впал, попытался бы узнать, сколько моих соплеменников уже у Аптекаря в руках, а этот…

Миссия моя все тяжелее и тяжелее становится. Можно сказать, гнетет меня, словно тысяча атмосфер на самом дне бездны. И никто не хочет мне помочь. Знай работенку подбрасывают. Тоже мне, избранного нашли…

Глава 7. Три стороны одной медали

Мой день — КАЖДЫЙ день — заканчивается битвой. Это битва с комплексом вины, неугомонным и непрошенным предрассветным посетителем. И не надо рассказывать про сахар в крови, который падает и вызывает муторные мысли насчет несостоявшейся жизни и лузерской судьбы. Сахар — всего лишь повод.

А причина, как всегда, — неуловима.

Я совершаю преступление. Я преступница. Я преступаю закон, который имеет значение. Не тот, который принят, чтобы накормить еще одну чиновничью банду. Не тот, который не имеет никакого отношения к справедливости или хотя бы к логике, как большинству законов и положено. Не человеческий закон. Но что именно я делаю, дабы нарушить этот закон? И что я такое, если нарушаю законы, созданные не человеком? У кого б узнать?

Я вспоминаю день, когда рядом с городом горели леса. И наш город, привычный дышать смесью угарного газа с диоксином, накрыла удушливая тьма. Еще более удушливая, чем привычный бурый смог, подцвеченный оранжадом фонарей. Я проснулась тогда в петле, скрученной из простыни, обмотавшейся в три витка вокруг пульсирующего горла, без единой мысли в голове. Вся энергичная проснулась. Отбившись от простыни, кинулась к окну, распахнула его в надежде получить глоток воздуха, в надежде получить ответ на беззвучный вопль: что происходит?!! И увидела ряды раскрытых окон в доме напротив, череду смутно белеющих лиц с темными провалами лиц и глаз, точно вереница черепов в Танце Смерти на старинной полустертой фреске. У них, что ли, спросить? У неба, сошедшего на землю безжалостной лавиной гари в Судный день?

Не будет тебе ответа. Только отсрочка Судного дня, если сообразишь, какую из жалких человеческих уловок применить для спасения хилого тела и трясущейся, словно заячий хвост, души.

Если бы я верила в бога-моралиста, в бога-садиста, в бога-фрейдиста, для которого самая мелкая соплюшка — уже вместилище развратных мыслей и безнравственных стремлений… Может, я бы вошла в оппозицию. И примкнула бы к сатанистам. Но мне отчего-то кажется: не может мироздание всем своим весом рухнуть на плечи одного, хорош он или плох, зол или добр, умен или глуп. И не ждет нас Судный день, устроенный кем-то раздраженным и замотанным, точно вселенская домохозяйка в разгар генеральной уборки. Зато куча мелких армагеддончиков и апокалипсисиков случится наверняка.