Мэгги Фьюри - Сердце Мириаля

Заваль похолодел. Хотя он ожидал чего-то подобного, жестокие слова Серимы хлестнули его словно плеть.

— А если я откажусь? — очень тихо спросил он.

— Сперва мы, пользуясь нашими связями, распространим слух, что иерарх Заваль — сопливый трус, надувающий свой народ. Тогда весь люд Каллисиоры явится сюда, в Священные Пределы. Не забудь — место это неприступно, но ты-то уязвим. Сомневаюсь, чтобы Мечи Божьи стали в подобном случае защищать тебя. Но если и так — мы просто уморим тебя голодом. А потом вытащим из Базилики, точно слизняка из ракушки, и отдадим твою жизнь Богу.

— Не успел он слова сказать, а ее уже не было — удалилась, столкнувшись по пути с неудачливым слугой, который принес иерарху завтрак и вежливо ожидал снаружи — и, разумеется, подслушал все до последнего словечка.

— На улице, за стенами Храма тягостная ночная изморозь превратилась в рассветный дождь. Захваченный в плен высокими стенами каньона, в котором таился Священный Город, ветер кружил и ярился, вздувая и сдирая с плеч Блейда плащ. Этим утром Базилика, Скрипторий и другие дома в Священных Пределах выглядели заброшенными и темными, и на Цитадели Мечей Божьих, казармах священной гвардии Мириаля, лежала та же печать запустения. Все к лучшему, подумал Блейд, проскальзывая в тени под сырой аркой ворот, — в такое утро вряд ли многие станут бродить вокруг и проявлять любопытство к его делам. Всей грудью вдыхая знобкий воздух, словно он для того только и вышел — подышать и взглянуть на небо, командир Мечей Божьих не спускал глаз с величественных врат Храма.

Леди Серима вышла из Базилики — на грубом лице разочарование, губы презрительно, недовольно сжаты. Блейд усмехнулся про себя. Половину работы иерарх уже сделал за него. Он вышел из тени и зашагал через двор, чтобы перехватить ее у первых ступеней.

— Леди, какое счастье встретить тебя… — Он взял ее руку и склонился над ней в поцелуе, исподтишка наблюдая за лицом коммерсантки.

— Лорд Блейд, — отозвалась Серима спокойно, но слабый румянец смущения окрасил ее щеки.

Блейд выпустил руку и с улыбкой выпрямился.

— Ты ранняя пташка, леди, и это похвально. Навещала иерарха? — Ее губы скривились от неприязни, и Блейд поспешил продолжить прежде, чем она посоветует ему не совать нос не в свое дело: — Впрочем, что это я спрашиваю? Лишь один человек в Священных Пределах достоин такого выражения твоего лица.

Она рассмеялась, и он понял, что выиграл. Блейд позволил себе улыбнуться — такой его улыбки иерарх не видел и не увидит.

— Могу ли предложить тебе небольшое воздаяние за труды, миледи? Мне повезло отыскать редкий чай — у него нежный и тонкий вкус и аромат цветов юга. — Снова рассчитанная очаровательная улыбка. — Что скажешь, леди Серима? В такой сырой дождливый денек приятно вспомнить о летнем солнце.

Хмурое лицо женщины разгладилось.

— Отчего же, лорд Блейд, спасибо. Чашка чая и правда не повредит.

Вежливо поддерживая даму под локоток, Блейд повел самую могущественную женщину Каллисиоры в Цитадель — в свое логово. Все, думал он, ты моя. Всем святым клянусь, очаровать тебя было трудно, возможно, потому, что до меня на это никто не отваживался — или не понимал, что, помимо могущества и денег, сулят ему тяжкие труды.

Все годы репутация Серимы гордо шагала впереди нее, и резкая, недоверчивая, вечно хмурая девственница превратилась в глазах обычных мужчин в добычу, не стоящую хлопот. Но Блейд не был обычным. Он добивался доверия Серимы, действуя осторожно и изощренно, ибо она была слишком умна и проницательна, чтобы поддаться на простое ухаживание, — но в конце концов одержал победу. Сегодня она в первый раз согласилась посетить его в Цитадели. Идя с ней по мокрой площади, он развлекал Сериму вежливыми пустяками, прекрасно зная, что в следующие полчаса вытянет из нее все о встрече с иерархом — всю беседу до мельчайших подробностей, хотя и понимал, что о Великом Жертвоприношении она Завалю не могла не сказать. Блейд очень на это надеялся, особенно учитывая, каких трудов ему стоило вложить эту мысль ей в голову.

— Пшел вон, — как всегда, грубо отпустил слугу Заваль. Человек шарахнулся и заторопился к выходу, слишком откровенно радуясь, что может убраться подальше от своего всевластного господина. Заваль оставил еду стынуть на блюде, а сам снова оборотился к окну.

Он глядел поверх крыш Священных Пределов, чувствуя себя совсем крохотным перед громадами окружающих затененный каньон высот. Скальные стены лишь казались такой прекрасной защитой. Впервые с раннего детства Заваль познал страх. Бог, ради служения которому он жил, отвернулся от него, страна, которой он правил, распадалась… а теперь вот, кажется, должен умереть и он — но откуда ему взять мужества? Он отчетливо сознавал, что если сам не приговорит себя к Великому Жертвоприношению, его народ сделает это за него.

Боже великий, за что ты оставил меня?

Заваль пытался молиться, но слов не находилось. Как может он говорить с Мириалем, если Бог остается глух к его мольбам? Опершись на подоконник, иерарх всматривался в даль сквозь полог дождевых струй. За высокими стенами каньона город, которым он правил, обращался в руины и грязь. Непрерывная дробь капель — час за часом, день за днем — била ему по нервам и отнимала мужество. Как можно молиться, постоянно слыша вот это?! Как можно что-то решать — или хотя бы просто думать?..

— Боже великий, за что ты нас проклял? Скоро не останется никого, кто почитал бы тебя… И мне самому не так уж много осталось времени, ведь тиарондцы перестали уважать никчемного слугу Мириаля… Они винят иерарха в уничтожении своего мира — и в отместку уничтожат меня.

Не только шахтовладельцы сейчас бурлят недовольством. Серима, мрачно подумал Заваль, просто единственная, у кого хватило гонора явиться к нему и высказать то, о чем другие молчат. В городе давно витают мерзкие настроения, какая-то напряженность, разочарованность. Покуда грабежи и убийства не превышают допустимых границ, но стражей в патрулях стало больше — и ходят они теперь чаще. Отчаянье и гнев голодных, потерянных тиарондцев росли с каждым часом, и вот терпению их пришел конец. Уважение к традициям и власти тает с каждым днем. В канун Дня Мертвых эти преграды падут окончательно, и то, к чему стремится Серима, свершится. Гнев всего народа изольется на одного человека. Заваль, иерарх, должен пасть.

Внезапным движением руки Заваль смел со стола тарелки. Еда, мешаясь с осколками фарфора, брызнула на пол. Иерарх недоверчиво уставился на мешанину, с тревогой и отвращением думая об этом внезапном приступе ярости. Это у него-то, который всегда так крепко держал свои чувства в узде!