Стивен Кинг - Стрелок

Сокол спустился на землю рядом со своей жертвой и, довольный, вонзил острый клюв в ее мягкую белую грудку. Несколько перышек взметнулись в воздух и медленно опустились в траву.

— Давид! — позвал мальчик и бросил соколу кусочек крольчатины из охотничьего кошеля. Сокол поймал его на лету. Проглотил, запрокинув голову. Роланд попытался приладить привязь к путам на ногах у птицы.

Сокол встрепенулся, вывернулся, едва ли не рассеянно, и оцарапал руку Роланда, оставив длинный глубокий порез. И тут же вернулся к своей добыче.

Хмыкнув, Роланд снова завел петлю, на этот раз зажав острый клюв сокола кожаною рукавицей. Он дал Давиду еще кусочек мяса, потом накрыл ему голову клобучком. Сокол послушно взобрался ему на руку.

Парнишка гордо расправил плечи.

— А это что? — Корт указал на кровоточащую царапину на руке у Роланда. Мальчик уже приготовился принять удар. Плотно сжал зубы, чтобы невольно не вскрикнуть. Однако удара почему-то не последовало.

— Он меня клюнул, — сказал Роланд.

— Не надо было его доканывать, — пробурчал Корт. —

— Сокол тебя не боится, парень. И бояться не будет. Сокол — он божий стрелок.

Роланд лишь недоуменно покосился на Корта. Мальчик никогда не отличался богатым воображением, и если у Корта и было намерение вывести из этого странного заявления некую мораль, Роланд ее не уловил. Он был достаточно прагматичным ребенком и решил, что это просто очередная из самых дурацких сентенций, которые выдает время от времени Корт.

Подошел Катберт и показал Корту язык, пользуясь тем, что учитель стоял к нему спиной. Роланд не улыбнулся, но легонько кивнул ему.

— А теперь марш домой. — Корт забрал у Роланда сокола, потом ткнул пальцем Катребту в грудь. — А ты, червяк, не забудь поразмыслить как следует над своим отвратительным поведением. И про то, что поститься тебе, тоже, смотри, не забудь ненароком. Сегодня вечером и завтра утром.

— Да, — ответил Катберт чопорно и официально. — Спасибо, наставник. Этот день был весьма для меня поучительным.

— Весьма поучительным, — подтвердил Катберт. — Вот только язык у тебя имеет пагубную привычку вываливаться изо рта, как только учитель к тебе повернется спиной. Может быть, все же когда-нибудь, придет этот день, когда вы оба научитесь знать свое место.

Он снова впечатал Катберту кулаком, на этот раз — между глаз. И так сильно, что даже Роланд услышал глухой удар, как бывает, когда поваренок на кухне вбивает затычку в бочонок с пивом. Катберт навзничь упал на лужайку. Глаза его затуманились поначалу, но очень скоро прояснились и впились, полыхая, в Корта. Ненависть явственно проступила в зрачках — словно два острых жала, ярких, как капельки голубиной крови.

Катберт кивнул. Его губы раскрылись в пугающей усмешке, которую Роланд ни разу не видел прежде.

— Что ж, ты еще не безнадежен, — проговорил Корт. —

— Когда решишь, что уже время, что ты уже можешь, придешь за мной, червяк.

— Как вы узнали? — выдавил Катберт сквозь зубы.

Корт повернулся к Роланду так быстро, что тот едва не отпрыгнул в испуге. И хорошо, что не отпрыгнул, а то лежать бы ему рядом с другом на пышной траве, орошая свежую зелень своею кровью.

— Я увидел твое отражение в глазах этого сопляка, — пояснил Корт. — Запомни, Катберт. Это последний урок на сегодня.

Катберт снова кивнул. На губах у него застыла все та же пугающая ухмылка.

— Я глубоко огорчен, — сказал он. — Я забыл лицо…

— Заткни фонтан, — оборвал его Корт, вдруг заскучав.

— Теперь идите. — Он повернулся к Роланду. — Вы оба. Если ваши тупые рожи еще хотя бы минуту будут маячить у меня перед глазами, меня, наверное, стошнит прямо здесь.

— Пойдем, — сказал Роланд.

Катберт тряхнул головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся на ноги. Корт уже спускался по склону холма — вышагивал своей криволапой походочкой. От него так и веяло некоей первобытною силой. Среди седеющей шевелюры как-то косенько выделялась выбритая макушка.

— Убью гада, — выдавил Катберт, по-прежнему усмехаясь. На лбу у него прямо-таки на глазах наливалась здоровенная шишка, багровая и какая-то узловатая. Размером с гусиное яйцо.

— Нет. Тебе его не замочить. И мне тоже, — сказал Роланд, вдруг расплывшись в улыбке. — Можешь поужинать вместе со мной. В западной кухне. Повар нам что-нибудь даст пожевать.

— Он скажет Корту.

— Они с Кортом не слишком-то ладят, — Роланд пожал плечами. — А если и скажет, то что?

Катберт ухмыльнулся в ответ:

— И то верно. Мне всегда, знаешь, было интересно: как выглядит мир, когда тебе свернут шею, чтоб голова была носом назад и подбородком кверху. Есть шанс проверить.

Вместе они зашагали по зеленой лужайке, и тени их протянулись в белом свете погожего весеннего дня.

Повара из западной кухни звали Хакс. Это был крупный мужчина в белом заляпанном соусом поварском наряде, с черным, как нефть-сырец, лицом. Предки его были на четверть из черной расы, на четверть — из желтой, на четверть — с Южных Островов, ныне почти забытых на континенте (ибо мир сдвинулся с места), и на четверть — Бог знает вообще откуда. Он деловито сновал по всем трем помещениям западной кухни, где стоял дым и чад, и потолки были высокими-превысокими. Носился, как трактор на первой передаче, в своих громадных шлепанцах, какие носили халифы из сказок. Хакс относился к той редкой породе взрослых, которые запросто могут общаться с детьми и которые любят детей без исключения всех, безо всякого предубеждения — любят не этак приторно-сладенько, но строго и даже как будто по-деловому, причем строгость эта не исключает изредка и душевных объятий, точно так же, как заключение какой-нибудь крупной следки не исключает, а то и требует рукопожатия. Он любил даже мальчишек, которые начали Обучение, хотя они отличались заметно от всех остальных ребят — не всегда демонстративно и даже опасно, как это бывает у взрослых: просто такие же дети, обычные, разве что чуточку тронутые безумием. И Катберт — не первый из учеников Корта, кого Хакс подкармливал тайком у себя на кухне. В данный момент он стоял, руки в боки, перед своею громадной урчащей электрической жаровней. Во всем имении таких осталось всего шесть штук. Кухня — его, Хакса, владение, частная вотчина, и он стоял тут как полновластный хозяин, и наблюдал, как двое ребят уплетают за обе щеки ломтики мяса с подливкой, которые он приготовил самолично сегодня на ужин. По всем трем помещениям кухни сновали кухарки и поварята, и просто рабочие на подхвате — в чаду и влажном пару, между кипящих кастрюль, где скворчало мясо, между шипящих камфорок, груд овощей и картошки. В тускло освещенной буфетной водила мокрою шваброй по полу толстая прачка с одутловатым несчастным лицом и волосами, подвязанными какою-то ветхой тряпицей.