Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — гроссфюрст

Краем глаза увидел едва заметное движение, резко развернулся. Кри смотрит с ужасом, брови приподнялись, а рот красиво округлился и стал похож на большую букву О.

— Нет!.. Только не это…

Я проследил за ее взглядом, на середине сверкает вытертыми до блеска боками медный кувшин.

— Что случилось?

Она дрожащим пальцем указала на кувшин.

— Кто тебе это принес?

— Я сам…

— Ты сумасшедший! Выброси! Или спрячь так, чтобы никто не смог отыскать…

Я спросил ошалело:

— Но почему? Что там внутри?

Она начала набирать дыхание для ответа, но так и замерла. Я ощутил некую опасность, быстро огляделся, с пространством что-то творится, резко и неожиданно затрещало, пахнуло озоном.

Посреди комнаты вспыхнул ослепляющий свет, что не слепит, однако каждая пылинка в комнате обрела резкость, могу видеть самых мелких микробов, а в центре медленно и трудно возник огненный шар, превратился в огромную пылающую фигуру.

— Ричард, — прогремел страшный и могучий голос, — что ты с собой сделал…

Я вскричал счастливо:

— Тертуллиан!.. Как же я рад!..

В пылающем огне проступили страшные огненные глаза, а когда Тертуллиан заговорил, я видел уже могучую голову, высокие скулы и тяжелую нижнюю челюсть, где рот полон огня.

— Ты уходишь, — прогромыхал голос, чувствовалось, что Тертуллиан старательно приглушает его, стараясь соответствовать миру, в котором проступил. — Ты уходишь во тьму, Ричард!

Я возразил, сразу ощетиниваясь:

— Почему это?.. Просто смотрю на жизнь реалистичнее других… и действую понятнее. Только и всего!

Он сказал яростно:

— Реалистичнее? На жизнь? Скажи еще — и на людей?

— И на людей, — настороженно сказал я. — А что?

Он вспыхнул таким ярким огнем, что я зажмурился, а в горящей темноте прогрохотал гневный голос:

— На людей? Как можно смотреть на эти сосуды греха реалистично?.. Это же грязные похотливые животные Если их хоть раз увидеть такими, какие они есть, можно сразу удавиться. От тоски и безнадежности, что достичь Светлого Царства Небесного на земле никогда не получится! Но мы должны верить в немыслимое, Ричард!.. Только так мы можем заставить себя идти по бесконечной дороге трудностей и лишений, даже не замечая, что очень медленно, но становимся чище!

— Credo quia absurdum est, — пробормотал я. — Верую, ибо абсурдно…

— Надо верить, — сказал он яростно, — и пусть торгаши считают тебя сумасшедшим не от мира сего!.. Они все осыплются и забудутся, как шлак с новорожденного меча, а ты засияешь, аки звезда во мраке…

— Не я, — возразил я неохотно, — но какие-то там потомки…

— А что есть человечество, — вопросил он в изумлении моей тупостью, — как не один человек, пребывающий вовеки?

Я посмотрел на него удивленно, такая странная идея не приходила в голову, хотя что-то в ней дикое и настолько абсурдное, что может оказаться пронзительной правдой.

— Ты хочешь сказать, — пробормотал я. — Господь не лишил Адама и Еву бессмертия?

Он ответил в удивлении:

— Нет, конечно! А ты не знал?

— Не-а… Где-то глуплю…

— Подумай, — сказал он настойчиво, — и все станет ясно.

Я добросовестно подумал, ответил нерешительно:

— Господь не отнял у людей бессмертие, а только раздробил его на… части, так?.. Отдельные части смертны, а общий человек бессмертен?

Он широко улыбнулся огненным ртом, став похожим на пылающую комету.

— Ну вот, понял. Теперь понимаешь, почему тебе нельзя сползать во Тьму? Ты погубишь не только себя и своих потомков, но и очень многих вокруг. Из-за тебя в Царство Небесное на земле войдут позже… а то и не войдут вовсе. Ричард, в древний и дряхлый мир впервые пришла вера! Вера в Бога. Язычникам вера не нужна, их примитивные боги просты и понятны, точно так же едят и пьют, ссорятся, прелюбодействуют…

Я кивнул.

— Знаю.

— А наш Бог, — прогремел он мощно, — непостижим, потому в него можно только верить! И это новое… чего не было в старом мире язычников, я говорю о вере, поведет… уже ведет!.. человечество вперед и ввысь, в то время как… топталось… и должно было топтаться на месте!

Я пробормотал:

— Ты даже не представляешь, как ты прав.

Он оскорбленно фыркнул:

— Еще бы!.. Когда я был не прав?.. Потому меня страшатся как в аду, так и на небесах. А тебе скажу, ты уже увяз во Тьме, чего сам не замечаешь!.. Я не знаю, сумеешь ли выбраться?.. Но хотя бы постарайся не утонуть там… слишком быстро.

— Побарахтаюсь, — пообещал я угрюмо. — Может быть, второе дыхание откроется. Или, что совсем уж невероятное, совесть начнет грызть.

Он громыхнул:

— Тебе надо в Храм Истины. Что на Севере.

Я сказал недовольно:

— Зачем? Там истину не нашли, как я слышал…

Из огня донеслось:

— Те люди… они прошли… и близко!.. Или высоко, где светочно… Тьма выгорает в жаре их сердец и душ.

— Тертуллиан, — сказал я, — я как только, так сразу, обещаю!.. Но дел столько, голову некогда поднять…

Свет медленно мерк, я видел, что Тертуллиан старается что-то сказать, но то ли я слишком уж в темной броне, то ли ему не позволяют, он все-таки воевал с ними, его идеи не принимали, хотя его credo quia absurdum est стало основой христианской веры, да и ислама тоже, он слишком революционен, мне нравится его утверждение, что во Христе мы не получим полноту откровения, что оно еще не закончено, но находится в процессе завершения благодаря действию Святого Духа, то есть Господь не сидит сложа руки, а все еще в творении.

Наверное, только потому, что он такой вот, резкий и яростный, и может прорываться в наш мир, и хотя лишен возможности вмешиваться лично, но другие отцы церкви и того не могут.

В кабинете стало темно, даже горящие ярко свечи не рассеивают странный мрак, что начал подбираться пугающе настойчиво. Я перевел дыхание, сказал себе твердо и напористо, что было всего лишь чересчур ярко, а когда глаза привыкнут, то и в темноте… жить можно.

Блестящее озарение Тертуллиана вызвало гнев церкви, его обвинили в ереси, дескать, никто больше не придет и ничего не создаст новее, но Тертуллиан как-то предвидел приход Мухаммеда с его исламом, в котором Христос займет место величайшего пророка и Верховного Судьи на Страшном Суде.

Так что если Тертуллиан сказал, что я уже во Тьме не по колено, а по горло, то наверняка знает, что говорит. Но я еще не захлебнулся. Еще нет. Еще держу губы плотно сомкнутыми.

Крис с прежним укором в глазах смотрел с портрета, там все застыло, ни листок не сдвинется на ветвях, словно огненная святость Тертуллиана сожгла все, что он не одобряет.