Вера Камша - Несравненное право

— Слово чести? — император смотрел так же пристально и серьезно, как некогда в таянском монастыре святого Эрасти.

— Слово чести, — подтвердил Роман и, заметив, что Рене поднялся, покачал головой: — Не провожай меня, провожать того, кто возвращается домой, плохая примета. По крайней мере, когда-то была таковой…

— Хорошо, не буду, — согласился Рене, — смотреть вслед уходящим, что может быть горше…

— Разлука всегда действует угнетающе, друзья мои, — сообщил Жан-Флорентин.

— Воистину, — эльф громко, слишком громко рассмеялся и, не оглядываясь, вышел.

Эмзар и Клэр уже были в седлах. Солнце еще не взошло, на траве и цветах лежала роса, с реки тянуло мятой. Три всадника и одна неоседланная кобылица видениями из прекрасного девичьего сна проплыли по сонным улицам. Малахитовые ворота медленно и торжественно распахнулись, эльфы понеслись навстречу ясному осеннему рассвету. Ехали молча, каждый думал о своем. На обычно отрешенном лице Клэра застыло сосредоточенное выражение, видимо, художник в нем все же не умер окончательно, и когда отступила война, голову Рыцаря Осени заполонили пока еще смутные образы. Эмзар сосредоточенно смотрел вперед. В голубых глазах короля Лебедей не было ни радости победы, ни покоя, а лишь мучительная попытка понять нечто очень важное. А Роман, Роман вспоминал последний разговор с Герикой. Они оба были слегка пьяны. Роман отложил гитару и вышел на галерею, и тут чья-то ладонь легла ему на плечо, и эльф невольно вздрогнул. Обычно он чуял чужое присутствие, но Герика подошла тихо, как рысь, а он слишком замечтался.

— Почему, Роман?

— Что «почему»?

— Почему ты сделал это?

— Но это же очевидно, — эльф слегка улыбнулся, — чтобы помочь девочке.

— Но, Рамиэрль, — тарскийка присела на узенький диванчик, — я же не спрашиваю, как и для чего, это и так понятно. Ты знал, что музыка и танец открывают глаза самым незрячим, а то, что ты сделал с горскими мелодиями… Вы долго готовились. Научить орку эльфийскому искусству, вместе с тем оставаясь самой собой. Тебе пришлось потрудиться.

— Это было интересно, а Криза способная ученица.

— Более чем, — кивнула подруга Рене, — я думаю, скоро то, что теперь называется оркскими танцами, покорит всю Арцию. Разумеется, если Криза не станет танцевать только для Уррика… Но я спрашивала не об этом. Почему ты ее отдаешь?

Он постарался удивиться, но сам понял, что ничего не вышло. В неистовом свете осенней луны лицо Герики казалось старинной иконой. Они помолчали, а потом Роман тихо сказал:

— Я испугался… Сейчас я еще могу уйти. У меня останется память о боли, которая станет светом.

— Но откуда ты знаешь, что ей дороже — лицо Уррика или твое сердце? — Герика говорила печально и недоуменно. — Ведь она увидела это лицо, когда оно было лишь твоей маской…

— Потому я и ухожу, что она не знает и потому примет то, что ей оставлено. Я делаю этот выбор за нее, а выбор — это самое страшное, что может быть…

— Нет, Романе, — та, что была Эстель Оскорой, покачала головой, — самое страшное, это когда выбирают за тебя для твоего же блага.

— Странный у нас разговор, Геро. Наверное, я все же пьян.

— Ты не пьян, Роман, вернее, не так пьян, чтобы не понимать, ЧТО ты сделал, но ты так и не сказал почему?

— Почему? Это очевидно, Геро. Так будет лучше для всех. Они с Урриком будут счастливы, а я, я буду спокоен. Бессмертные должны любить лишь бессмертных, Герика, или же не любить вообще, потому что страшно идти по вечности со сгоревшим сердцем. Счастливы смертные, которых миновала чаша сия.

— Ты прав, Роман, что боишься… Я бы тоже боялась…

Над далеким лесом поднималось солнце, горизонт был ясен и чист. В Эланде уже шумели злые холодные дожди, а здесь осень давала о себе знать лишь тяжестью плодов и ягод, в этом году небывало густо усыпавших ветви, да редкими алыми и золотыми прядями, вплетенными в сочную, густую зелень. Эльфийские кони легко бежали по проселочной дороге, все дальше и дальше от Святого города, от забитого людьми и повозками тракта, от закончившейся войны…

— Монсигнор, — слуга принял плащ и шляпу и распахнул тяжелую дверь, пропуская герцога таянского. Илана была одна. Белое просторное платье и вуаль, прикрывавшая все еще неприлично короткие для циалианки волосы, не то что бы ей совсем не шли, но напрочь перечеркивали памятный Шандеру с юности живой и отчаянный образ. Герика из безнадежной овцы стала дикой рысью, Анна-Илана, похоже, изо всех сил старалась стать овцой. Впрочем, какое ему было до этого дело?

— Ваше Высочество хотели меня видеть.

— Да, Шан… герцог, — Ланка повернула к нему исхудавшее лицо, — когда вы возвращаетесь в Гелань?

— Завтра.

— Я хотела бы выехать вместе с вами.

— Ничего нет проще. Вы будете путешествовать в карете или верхом?

— В карете… — Шандер ее прекрасно понимал, праздное любопытство, с которым обыватели будут таращиться на дочь короля Марко и вдову страшного Годоя, перенести было бы трудно, но Ланка и карета…

— Мы выедем затемно, стража откроет нам ворота. Ночевать, видимо, будем уже в Фианге.

— Мой путь куда ближе, герцог. Я попрощаюсь с вами в Фей Вэйе.

— Там?!

— Да. Что мне еще остается, — в припухших глазах мелькнула стремительная золотая искра, напомнив о прежней неистовой Ланке. — Куда бы я ни направилась, мне в спину станут показывать пальцами. Те, кто не доволен, что корона досталась Рене, будут стараться перетянуть меня к себе. Каким бы император ни был благородным, он не может оставить меня без присмотра. Война кончена, я знаю Рене, уж он-то постарается, чтобы на дорогах никто не буянил, так что стать разбойницей у меня тоже не выйдет. Сменить имя? Я для этого слишком горда… А в Таяну мне дороги нет, люди слишком хорошо помнят, что там творилось…

— Но ведь ты их спасла…

— Они этого не знают, и им это не понравится. Вы можете это повторять сколько угодно, но все решили, что мир спасли Рене, Герика и Церковь, их никто не разубедит, потому что им приятно так думать. В Тарске мне появляться нельзя, потому что я дала клятву верности Рене, а там… там мне пришлось бы или ее нарушить, или меня бы просто убили за измену Михаю. Ройгианцы попрятались по щелям, но скоро они начнут выползать по ночам и кусаться. Жизнь свою, особенно такую, какой она стала, я не ценю, но от ИХ рук умирать противно. У меня один выход — циалианство…

— Илана, — Шандер внимательно на нее посмотрел, — но единожды пришедшего к ней Церковь не отпускает. Может быть, стоит подождать? Ты молода, да и Рене…