Черный Баламут. Трилогия - Олди Генри Лайон
Глава VIII
ГОРИ ОНИ ВСЕ СИНИМ ПЛАМЕНЕМ
1
ПОСЛАНЕЦ
— Истинно реку тебе — нечисто дело! Убили их, сиротинушек, сжили со свету
— и концы в воду! Вернее, в огонь…
— Да кто ж на такое решится?! — Бородач-купчина обтер руки о засаленный халат. С сомнением покачал головой и вновь захрустел перепелиными крылышками, время от времени отдавая щедрую дань вину из цветов махуа-древа.
— Кто? — Его сухопарый собеседник, судя по косо повязанному тюрбану,
караванщик с юга, опасливо огляделся по сторонам. Соглядатаи? подозрительные людишки? Ф-фу, вроде все чисто! — и он продолжил свистящим шепотом: — Известно кто! Кому братья-Пандавы поперек глотки стояли? Кто к трону их и на дух подпускать не хотел?
— Слепец?! — недоверчиво выдохнул бородач. — Богов побойся, дурья твоя башка! Кого винишь?!
— А за Слепцом-то кто стоит — соображаешь? — Караванщик сощурился, ткнул перстом в потолок и жадно припал к своей чаше.
Говорить о таком было страшновато, призрак остро заточенного кола уже маячил в отдалении, но сладкое винишко развязывало язык похлеще царских дознатчиков.
И не хочешь, а трезвонишь.
— Грозный?! — Купец едва не подавился и в свою очередь мазнул быстрым взглядом по таверне. Молодой сута за соседним столом задумчиво жевал рис с куркумой, а остальные посетители сидели достаточно далеко, и стражников среди них не наблюдалось. — Ты что! Грозный — человек святой, Закон уважает — всем бы так уважать!
— А сынок Слепца? Боец? Небось он отца-слеподыра и уболтал, а то и сам втихаря шепнул нужное словечко! Вот и остались от пятерых царевичей и от вдовой царицы одни головешки! Помяни мое слово — скоро Боец на престоле безглазого папашу потеснит, а там и до «Конячьего Приношения» рукой подать: дорожка-то свободна!
— Она и раньше свободна была, — проворчал купец, но было заметно: слова собеседника запали ему в душу.
— Свободна, да занята! — Злая усмешка змеей скользнула по лицу караванщика, знатока дорог, свободных и нет. — Пандавы-то хоть и от среднего братана считаются, а все одно божьи детки, в кого ни ткни! Супротив Свастики не попрешь! Понял, барышник?!
— Ну, ежели Свастика, — вяло согласился купец, поднимаясь из-за стола, — тогда конечно…
К тому времени Карна уже перестал вслушиваться в беседу, за которую купец с караванщиком вполне смогли схлопотать по меньшей мере пару лет темницы, а то и что похуже. Все это он слышал далеко не в первый раз.
Слухами земля полнилась, и не только земля вокруг Города Слона.
После памятного турнира, когда Карне пришлось выдергивать обезумевшего Арджуну в Безначалье, братья-Пандавы словно с цепи сорвались и пошли вразнос. Еще тогда, когда все кланялись сутиному сыну, признавая в нем новоиспеченного раджу, Бхима-Волчебрюх заорал на все поле, что «сволочи место на конюшне и только юродивый кормит собаку жертвенной пищей!» Драться лез, за палицу хватался, едва наставники угомонили. Скандал кое-как удалось замять, но за это время Рама-с-Топором успел незаметно исчезнуть — и растерянный Грозный в огорчении совершенно забыл провозгласить подготовку имперских обрядов от имени Бойца. А потом… потом начался пир, гости упились в дым и через день разъехались.
Момент был упущен.
Впрочем, обо всем этом можно было объявить и позже, через послов, гонцов и глашатаев. Карну даже пригласили на Совет, где обсуждалась подобная идея. Однако обиженная пятерка Пандавов вновь спутала Грозному все планы: братья ушли в глухой загул, напиваясь и буяня во всех злачных заведениях Хастинапура чуть ли не ежедневно. Город мгновенно загудел гонгом под колотушкой, и эхо отдалось от предгорий Кайласы до острова Ланки:
— Неслыханное оскорбление!
— Благородных царевичей, потерявших отца, выставили на посмешище!
— Слепец, погруженный в темноту, видит только ложное, весьма злоумный, он не различает справедливости!
— И как Грозный одобряет такое беззаконие?!
— А пьют-то, пьют-то как! В один дых! Сразу видно: дал бог таланту!.. не то что некоторым…
— Вот кого на престол надоть, братцы…
Подобные речи звучали в городе все чаще и чаще. А поскольку «униженные и оскорбленные» не жалели денег на дармовую выпивку для всех сочувствующих, то голь перекатная вскорости готова была за сиротами в огонь и в воду. Ширились слухи не только о доброте, щедрости, благородстве и прочих великих достоинствах незаслуженно обиженных братьев, но и о якобы имевших место притеснениях со стороны старших родичей. Утверждалось, что по Закону трон должен принадлежать именно им, сыновьям богов…
Удивительно ли, что чаша терпения Грозного переполнилась? Вызвав к себе всю пятерку, он поставил разом протрезвевших Пандавов перед выбором: или безобразия прекращаются с сегодняшнего дня, или чтобы духу их в Хастинапуре не было! Пусть развлекаются где угодно, только не в столице!
И под чужими именами — хватит род позорить.
Как и следовало ожидать, братья избрали второй вариант, через день выехав в известный любому гуляке городок, именуемый на благородном языке «Запретный Плод», иначе Варанавата, а на обыденном — «Кагальник». Название города, располагавшегося в трех днях пути от Хастинапура, говорило само за себя. Обилие питейных заведений на любой вкус, притонов, подпольных курилен и блудилищ создало Кагальнику определенную и весьма устойчивую репутацию.
Самое подходящее место для продолжения загула.
По донесениям посланных Грозным соглядатаев, «войдя в город, герои немедленно посетили дома брахманов, преданных своим занятиям. Затем лучшие из мужей направились в дома градоначальников и колесничных воинов, а также в дома вайшьев и шудр». Иначе, говоря без экивоков, покатились по наклонной плоскости.
Загул постепенно приобретал все больший размах, радуя притонодержателей и блудниц, чьи заработки в эти дни достигли баснословных высот. А окончательно потерявшие рассудок Пандавы кутили напропалую уже не только с шудрами и прочей кабацкой рванью — привычные ко всему жители Кагальника поговаривали о пьянках в квартале псоядцев, а разгром городского кладбища едва удалось списать на проделки пишачей. Хмельное рекой, дым коромыслом, девицы нарасхват, сломанных ребер и носов без счета, и только чудом пока обходилось без жертв, особенно когда Бхима-Страшный начинал показывать свою молодецкую удаль.
Городские власти старательно закрывали глаза на забавы «лучших из мужей», отсылая в Хастинапур запрос за запросом.
Что делать?!
Потеряв надежду на мирный исход дела, Грозный отправил в Кагальник одного из придворных, советника Пурочану. С твердым наказом: призвать Пандавов к порядку и вернуть их в Хастинапур, пред очи регента, который более не собирался попустительствовать сим безобразиям.
Советник уехал — и пропал. Судя по всему, Пандавы, узнав о цели приезда Пурочаны, попросту заперли его в своем доме, не давая возможности связаться с городским начальством и заручиться поддержкой.
На очередном заседании Совета ребром встал вопрос: что делать с буянами? Карна искренне предложил послать отряд стражи для задержания царевичей и доставки их в Хастинапур. Сутин сын… простите, раджа ангов даже соглашался лично возглавить этот отряд — и был изрядно удивлен противлением Грозного с Дроной, которых возможная бойня в Кагальнике никак не устраивала.
Особенно прилюдная.
А советники прятали глаза: участь Пурочаны напрочь отбила у них охоту к поездкам.
Вот тогда-то в зале и объявилась царица Кунти, вдова Альбиноса и мать троих из гулящей пятерки.
— Позвольте матери образумить сыновей, — тихо произнесла царица в ответ на немой вопрос.
На том и порешили.
Отъезд Кунти прошел незаметно, а спустя полторы недели до Хастинапура докатилась скорбная весть: пятеро братьев вместе с матерью и советником Пурочаной сгорели заживо в снятом для жилья доме.
Официальная версия была однозначной: несчастный случай.
