Клайв Льюис - Хроники Нарнии

— Тише, дружище, — сказал Тириан; калорменец с Обезьянычем о чем-то шептались, и ему хотелось послушать, о чем. Но ничего он не услышал, кроме всхлипываний Глума, опять захныкавшего; «Ох, голова, моя голова…», однако ему показалось, что эта парочка так же озадачена поведением кота, как и все остальные.

— Слушай, Рыжий, — кликнул таркаан, — хватит выть. Поведай-ка нам, что ты видел.

— Йа-йо-еее… мяв… мяу, — отвечал кот.

— Воистину, разве ты не говорящее животное? — удивился таркаан. — Прекрати этот дьявольский ор и говори по-человечески.

Ничего худшего придумать невозможно. Тириан был уверен (да и другие тоже), что кот пытается сказать что-то, но из пасти его не исходит ничего, кроме обыкновенного и весьма противного кошачьего ора, какой можно услышать в Англии на заднем дворе от какого-нибудь Мурзика, когда он в ярости или напуган. И кот уже не походил на говорящее животное. Толпа жалобно поскуливала и повизгивала.

— Эй, глядите-ка! — послышался голос кабана. — Он не может говорить. Он разучился говорить! Он снова стал бессловесным. Поглядите на его морду, — и все увидели, что это так и есть. И неизбывный ужас охватил нарнианцев. Ибо каждый из них, еще будучи птенцом, щенком или жеребенком, выучивал назубок, как Эслан в начале времен, наделяя тварь Нарнии даром речи, предупреждал, что однажды все может обратиться вспять, коль скоро собьются с пути истинного, и тогда они вновь станут бессловесными тварями, такими же, как и в других краях. «И вот, это настигло нас», — так стенали они.

— Пощади нас! Смилуйся! — взывала толпа, — Спаси нас, господин Глум, будь посредником между нами и Эсланом, войди и говори с ним. Мы боимся, боимся.

Рыжий скрылся в лесу. И никто никогда его больше не видел.

Тириан положил ладонь на рукоять меча и понурил голову. Его ошеломили ужасы этой ночи. То он думал: будет лучше немедля обнажить клинок и напасть на калорменцев, то — лучше подождать и посмотреть, какой новый оборот примет дело. И новый оборот не заставил себя ждать.

— О, отец мой, — прозвучал чистый звонкий голос слева. Тириан сразу понял — то был один из калорменцев, поскольку в армии тисрока рядовые ратники, обращаясь к военачальникам, говорили «о, повелитель», а младшие военачальники именовали вышестоящих «отцами». Джил и Юстейс этого не знали, но, вглядевшись, увидели говорившего, потому что тех, кто стоял с краю, видно было лучше — огонь костра не так слепил глаза. Воин был молод, высок и строен, и даже красив на свой гордый калорменский манер.

— Отец мой, — обратился он к таркаану, — я желаю войти.

— Сомкни уста свои, Эмеф, — сказал таркаан, — Кто тебя звал на совет? Ты слишком юн, чтобы молвить слово.

— Отец мой, — возразил Эмеф, — воистину я моложе тебя, но и в моих жилах течет благородная кровь таркаана, и я тоже — слуга великому Ташу. А посему…

— Молчи! — воскликнул Ришда. — Разве не я твой военачальник? Какое тебе дело до этого хлева? Он — для нарнианцев.

— О нет, отец мой, — ответил Эмеф. — Ты сам сказал, что их Эслан и наш Таш — одно. И коль скоро это слово истинно, то сам Таш пребывает за этой вот дверью. Как же можешь ты утверждать, будто я не имею к этому никакого отношения? С великой радостью я принял бы тысячу смертей, лишь бы единожды узреть лик самого Таша.

— Ты неразумен и ничего не смыслишь, — возразил таркаан Ришда. — Ибо сие есть высокие материи.

Лицо Эмефа посуровело.

— Или то неправда, что Таш и Эслан едины? Или эта обезьяна солгала?

— Конечно, они едины, — отвечал Обезьяныч.

— Поклянись.

— Ой-ой! — заныл Глум. — Когда же вы все оставите меня в покое? У меня голова болит. Ну, ладно, ладно, клянусь.

— В таком случае, отец мой, — молвил Эмеф, — я непременно желаю войти.

— Глупец… — начал было Ришда, но тут гномы закричали:

— Пусти его, черномазый. Почему ты его не пускаешь? Почему нарнианцам можно, а твоим людям нельзя? Или там что-то этакое, чего твои люди видеть не должны?

Тириан и его друзья видели таркаана со спины, и поэтому им навсегда осталось неизвестно, что выражало его лицо, когда он пожал плечами и молвил:

— Вот, свидетельствую, неповинен я в крови этого юного глупца. Иди, нетерпеливый мальчишка, и получи по заслугам за свою оплошность.

И Эмеф, как прежде Рыжий, пересек травяную площадку между костром и хлевом. Глаза его сияли, лицо просветленное, рука на рукояти ятагана, голова высоко поднята. Джил захотелось плакать, когда она увидела это лицо. И Брильянт шепнул на ухо королю:

— Клянусь гривой льва, мне нравится этот молодой воин, даром что калорменец. Он достоин лучшего бога, чем Таш.

— А все же хотел бы я знать, что там, внутри, — сказал Юстейс.

Эмеф вошел в черный зев хлева и притворил за собою дверь. Прошло всего несколько мгновений — а показалось, куда дольше — и дверь вновь распахнулась. Из нее вывалилось тело в калорменской кольчуге, упало навзничь и осталось лежать; а дверь сама собой захлопнулась. Таркаан бросился к нему и, наклонившись, заглянул в лицо. Что-то его поразило, но тут же совладав с собой, он крикнул толпе:

— Безрассудный мальчишка, он получил, что хотел. Он лицезрел Таша — и вот мертв. Намотайте себе на ус!

— Да, да, конечно, — заскулили бедные животные. Но Тириан с друзьями, глянув на мертвого калорменца, уставились друг на друга. Ведь они могли разглядеть то, чего из-за костра и расстояния не могла разглядеть толпа: этот мертвый человек был не Эмеф, а кто-то совсем на него не похожий, намного старше, коренастее, толще и с большой бородой.

— Хе-хе-хе, — хихикал Обезьяныч. — Кто еще? Кто хочет заглянуть туда? Ладно уж, коль скоро вы так застенчивы, я сам выберу. Вот, ты, кабан! Давай иди. Тащите его, калорменцы. Он должен встретиться с Ташланом лицом к лицу.

— Рюх-хрюх, — хрюкнул кабан, подымаясь на ноги. — Ну, подходите. Отведайте моих клыков.

Тириан увидел, что храбрый зверь готов защищать свою жизнь, а калорменцы идут на него с обнаженными ятаганами, и никто не спешит кабану на помощь, — и будто что-то взорвалось в груди у Тириана, и он, уже не задумываясь, удачный ли момент для нападения, тихонько скомандовал:

— Клинки наголо, лук наготове. Пошли.

В следующий миг удивленные нарнианцы увидели семь фигур, выскочивших из-за хлева; на четверых из них сияли кольчуги. Сверкнул подъятый над головой, озаренный пламенем королевский меч и раздался громовой голос:

'— Вот он — я, Тириан Нарнианский, готовый во имя Эслана доказать ценой своей жизни, что Таш — мерзкий злодей, обезьяна Глум — изменник, а эти калорменцы заслуживают смерти! Ко мне, все истинные нарнианцы! Или будете ждать, пока ваши новые владельцы перебьют вас поодиночке?