Кристофер Паолини - Наследие

Однако Гальбаторикс не сделал даже попытки как-то оградить себя от его проникновения. Жестокая улыбка тирана стала еще шире, и он еще сильней крутанул то острие, что сидело у Эрагона в мозгу, и еще глубже ввинтился в его сознание!

Эрагону казалось, что в мозгу у него вращается целый пучок колючих веток шиповника, раздирая его изнутри. Из глотки у него невольно вырвался вопль боли, ему все трудней становилось сопротивляться страшному заклятию Гальбаторикса.

— Подчинись, — услышал он его голос. Гальбаторикс приподнял его лицо, ухватив за подбородок своими стальными пальцами, и повторил: — Подчинись. — И острие в мозгу Эрагона снова резко повернулось, и он закричал так пронзительно, что голос у него сорвался.

Затем целый сонм острых мыслей Гальбаторикса, пронзив сознание Эрагона, ринулся в его душу. И разум его почти померк. В распоряжении Эрагона осталась лишь самая малая часть разума, крошечное светлое пятнышко, над которым темной тенью нависала мощь чуждого сознания.

— Подчинись, — почти нежно прошептал Гальбаторикс. —Тебе же некуда идти, негде спрятаться… Твоя прежняя жизнь кончается, Эрагон Губитель Шейдов. Тебя ждет новая жизнь. Подчинись, и все твои прегрешения будут тебе прощены.

Слезы застилали взор Эрагона, когда прямо перед ним возникли лишенные выражения черные бездонные глаза Гальбаторикса.

Они проиграли… Нет, это он проиграл!

Понимание этого было страшнее любой из полученных ран. Столетняя борьба — и все попусту. Сапфира, Эльва, Арья, Элдунари — никто не смог одолеть Гальбаторикса. Он слишком силен, слишком хорошо осведомлен, обладает слишком большими познаниями. Гэрроу, Бром, Оромис — все они погибли зря, как и многие другие воины, принадлежавшие к самым различным расам и народам. Все, все они зря сложили головы, сражаясь с Империей Гальбаторикса…

Из глаз Эрагона покатились слезы.

— Подчинись, — прошептал Гальбаторикс, и его хватка стала еще мучительней.

Ненавистней всего Эрагону была несправедливость подобного конца. Ему казалось неправильным то, что столько людей, эльфов, гномов, драконов и других существ страдали и погибали во имя безнадежной, недостижимой цели. Неужели действительно безнадежной? Неужели недостижимой? Нет, не может быть, чтобы один лишь Гальбаторикс оказался причиной столь ужасного краха. Недопустимо, неправильно, если он избежит наказания за свои злодеяния…

«Но почему— спрашивал себя Эрагон.

И тут он припомнил видение, которое им с Сапфирой так упорно показывал некогда старейший из Элдунари, Валдр — доказывая, что мечты и заботы скворцов ничуть не менее важны, чем заботы королей.

— Подчинись! — крикнул Гальбаторикс, и сознание пронзило мозг Эрагона, словно тысячи острых ледяных осколков, словно горячие языки пламени, сжигающие изнутри. Эрагон громко вскрикнул и в отчаянии мысленно обратился к Сапфире и Элдунари, но их разумы пребывали в осаде, атакованные Элдунари диких драконов. И тогда он сам, нарушая все правила, отнял у них немного мысленной энергии и с помощью этой энергии составил и произнес заклятие.

Собственно, это было заклятие без слов, ибо магия Гальбаторикса не позволила бы ему вымолвить ни слова, да и никакими словами невозможно было описать то, чего хотел Эрагон, и то, что он в данный момент чувствовал. Для этого не хватило бы целой библиотеки мудрых книг. Его заклятие было продиктовано скорее инстинктом и эмоциями, языка для этой цели было бы недостаточно.

То, чего он хотел, было одновременно и просто, и сложно. Он очень хотел, чтобы Гальбаторикс понял… Да, чтобы он понял неправильность своих действий. Это заклинание не было атакой на него. Это была попытка поговоритьс ним. Если ему, Эрагону, предстояло всю оставшуюся жизнь провести у него в рабстве, то он хотел бы, чтобы прежде Гальбаторикс осознал, какое преступление он совершил, осознал полностью и до конца.

Когда магия начала действовать, Эрагон почувствовал, что Умаротх и остальные Элдунари почти полностью переключили свое внимание на него, одновременно пытаясь сдержать мысленный натиск принадлежащих Гальбаториксу драконьих душ и разумов. Сотни лет безутешного горя и гнева сделали свое дело, и бывшие драконы, как бы сплавив свои мысли с мыслями Эрагона, стали постепенно изменять суть созданного им заклинания, углубляя его, расширяя, добавляя ему новый смысл, и оно стало значительно мощней и обширней, чем он того хотел.

Это заклинание теперь должно было не только доказать Гальбаториксу, что вся его жизнь, все его действия были неправильны», но и заставить его пережить те чувства, как плохие, так и хорошие, какие он вызывал у других с момента своего появления на свет. Заклинание получилось куда боле сложным, чем все те, которые Эрагон смог бы создать сам, так как заключало в себе куда больше, чем был способен воспринять один человек или один дракон. Каждое Элдунари внесло свою лепту в эти чары. Сумма этих вложений привела к созданию таких чар, которые охватили своим воздействием не только всю Алагейзию, но и простирались далеко в глубь времен, завершаясь в той точке, когда новорожденный Гальбаторикс издал свой первый крик.

Это было, как представлялось Эрагону, самое великое произведение магического искусства, какое когда-либо создавали драконы. А он лишь послужил для них послушным инструментом. И оружием.

Сила Элдунари хлынула в него, как воды океана, и Эрагон почувствовал себя жалким, хрупким суденышком. В какой-то момент ему показалось, что у него просто кожа лопнет, не выдержав этого невероятного напора, этого потока мысленной энергии, проводником которой он сейчас являлся. Если бы не Сапфира, он бы тут же мгновенно и умер, полностью исчерпав свои силы и не в силах справиться с ненасытными требованиями разбуженной драконами магии.

Вокруг, казалось, померк даже свет беспламенных светильников. В ушах у Эрагона звучало эхо тысяч голосов — невыносимая какофония боли и радости, отголоски которой доносились до него как из настоящего, так и из далекого прошлого.

Морщины на лице Гальбаторикса вдруг резко обозначились, а глаза странным образом выпучились так, что буквально вылезали из орбит.

— Что ты натворил? — спросил он каким-то пустым напряженным голосом и отшатнулся, прижимая к вискам стиснутые кулаки. — Что ты такое сделал?

И Эрагон с огромным усилием ответил:

— Заставил тебя понять.

Гальбаторикс уставился на него с выражением полнейшего ужаса. Мускулы у него на лице дергались сами по себе, искажая его черты. Его тело сперва начало дрожать, а потом забилось в судорогах. Страшно оскалившись, он прорычал: