Тэд Уильямс - Трон из костей дракона

— Энки э-Шаосай, — прошептал Джирики. Трава на равнине с наслаждением сгибалась под напором ветра, алые и голубые знамена развевались на ветвящихся башнях, словно полевые цветы. — Последний и величайший город Лета.

— Где… где… он?.. — выдохнул Саймон, изумленный и очарованный его красотой.

— Не столько где, сколько когда, человеческое дитя. Мир не только больше, чем ты можешь даже вообразить, Сеоман, он еще и гораздо, гораздо старше. Энки э-Шаосай уже давно разрушен. Он лежит к востоку от Великого Леса.

— Разрушен?

— Это было последнее место, где зидайя и хикедайя жили вместе, еще до Расставания. Это был город великих ремесел и величайшей красоты; даже ветер, путающийся в башнях, рождал музыку, а ночные фонари сияли ярче небесных звезд. Ненайсу танцевала в лунном свете у лесного пруда, и восхищенные деревья склонялись, наблюдая за ней. — Он медленно покачал головой. — Все исчезло. Это были летние дни моего народа. Сейчас для нас наступила поздняя осень.

— Исчез?.. — Саймон все никак не мог осознать этой трагедии. Казалось, ничего не стоит протянуть сквозь зеркало руку и коснуться одной из острых, как стекло, башен. Слезы рвались из него на волю. Нет дома. Дома ситхи разрушены. Они одиноки и бездомны в этом мире.

Джирики провел рукой над зеркалом, и оно затуманилось.

— Исчезло, — сказал он. — Но пока есть память, лето остается. И даже зима проходит. — Он повернулся и долгим взглядом посмотрел на Саймона. Измученное лицо юноши вызвало у ситхи осторожную, слабую улыбку.

— Не печалься так, — сказал он и похлопал Саймона по руке. — Краски не окончательно покинули мир — пока нет. Еще цела Джао э-Тинукаи, обитель моей семьи и моего народа. Быть может однажды, если мы оба живыми спустимся с этой горы, ты увидишь его. — Он улыбнулся странной улыбкой. — Быть может…

Дальнейшее восхождение на Урмсхейм — еще три дня на узких опасных тропках, не шире ледяных лент, скользкие отвесные скалы, которые преодолевали при помощи зарубок для рук и ног; еще две ночи злющего, сводящего челюсти мороза — показалось Саймону мучительным, но быстрым сном. Он боролся со смертельной усталостью, охватившей его, держась за подаренное Джирики Лето — потому что он знал, что это подарок, — и Лето утешало его. Даже когда его окоченевшие пальцы тщетно цеплялись за выступы льда, а онемевшие ноги скользили по узкой тропе, он помнил, что когда-нибудь вернется лето, и будет тепло, мягкая кровать и горячая вода, чтобы помыться. Все это существует, и нужно только сохранить голову и вернуться живым с горы.

Если подумать, размышлял он, не так уж много в мире вещей, которые действительно нужны человеку. Хотеть слишком многого — хуже жадности, это глупость, трата драгоценного времени и усилий.

Отряд медленно продолжал свой путь вокруг ледяного тела горы до тех пор, пока солнце не начало вставать над их правым плечом. Воздух теперь был таким разреженным, что приходилось делать частые остановки, чтобы восстановить дыхание. Даже выносливый Джирики и никогда не жалующийся Аннаи двигались медленнее, как будто их руки и ноги сковывала тяжелая, неудобная одежда. Что касается людей, то они, за исключением тролля, вообще еле шли. Гримрик, пришедший в себя благодаря могуществу эликсира кануков от Бинабика, во время восхождения дрожал и кашлял.

Время от времени ветер усиливался, заставляя облака, обнимавшие плечи Урмсхейма, носиться по воздуху, словно оборванных духов. Медленно материализовывались горы, безмолвные соседи Урмсхейма, их зубчатые пики вели свои неспешные беседы высоко над поверхностью Светлого Арда, равнодушные к мелкому, грязному ландшафту у своих ног. Бинабик, чувствовавший себя в разреженном воздухе Крыши Мира гораздо лучше, чем, скажем, в буфетной Наглимунда, показал задыхающимся товарищам широкий, скалистый Минтахок на востоке, и другие пики, составляющие страну троллей — Йиканук.

Они вышли к нему внезапно, когда не меньше половины горы еще возвышалась над ними. Они пробирались через скопление камней — веревки, связывающие их, были натянуты, словно тетивы луков, каждый вдох сжигал их легкие — как вдруг один из ситхи, который ушел вперед и совершенно скрылся из вида, издал странный свистящий крик. Спутники теперь торопились, как могли, никто не задавал вопросов. Бинабик, шедшей во главе цепочки, остановился на гребне горы, слегка покачиваясь, чтобы сохранить равновесие.

— Дочь Гор! — ахнул тролль, и струйка пара его дыхания поднялась в воздух. Несколько секунд он стоял, видимо не в силах двинуться с места. Саймон осторожно сделал несколько последних шагов.

Сначала он не увидел ничего, кроме еще одной широкой снежной долины, ее белая стена преграждала им путь. Справа она была открыта воздуху и небу, так что можно было видеть ряд снежных скал, спускающихся по склону Урмсхейма. Он повернулся к Бинабику, спросить, почему тролль кричал, и вопрос застыл у него на губах.

По левую сторону долина глубоко вгрызалась в скалу, дно ее поднималось вверх по мере того, как сходились друг к другу ее высокие стены. Там где они сошлись, к треугольнику ярко-синего неба поднималось Дерево Удуна.

— Элисия, Матерь Божия! — хриплым голосом сказал Саймон. — Матерь Божья! — повторил он.

Столкнувшись лицом к лицу с безумным, невозможным неправдоподобием того, что стояло перед ним, он решил, что это действительно дерево — титаническое ледяное дерево в тысячу эллей вышиной, с мириадами сверкающих и искрящихся на полуденном солнце ветвей, с вершиной, охваченной туманным сиянием. Только убедив себя, что оно настоящее и существует в одном мире с такими вещами, как свиньи, миски и изгороди, он начал понимать, что это такое на самом деле: ледяной водопад! Много лет снег падал на зубчатый каменный гребень горы, образовавшей ствол Дерева Удуна, таял под горячими лучами близкого солнца и застывал скоплением сосулек, безумным кристаллическим узором.

Джирики и Аннаи стояли, окаменев, в нескольких эллях от дна долины, глядя вверх, на сказочное дерево. Саймон вслед за Бинабиком стал спускаться навстречу им по склону, и почувствовал, как натянулась веревка у него на поясе, когда Гримрик достиг вершины и застыл в потрясении. Он терпеливо ждал, пока эта процедура повторится еще дважды — с Хейстеном и Слудигом. Наконец, спотыкаясь, поглощенные своими мыслями, они спустились в долину. Ситхи тихонько пели и не обратили никакого внимания на прибытие отставших людей.

Никто не произнес ни слова. Волшебство Дерева Удуна останавливало дыхание и замедляло бег крови. Долгое время путешественники смотрели на Дерево, чувствуя себя опустошенными.