К. Медведевич - Ястреб халифа

«Человечек». Так далеко самийа еще не позволял себе заходить.

— Если ты сейчас же не извинишься и не поприветствуешь меня как подобает, я прикажу отправить тебя на кухню молоть зерно для лепешек.

Тарик задумался. Потом переставил на доске черного слона и сказал:

— Отправляй. Мне приходилось бывать и в более неприятных местах… Аммар.

— Я отправлю, — спокойно подтвердил халиф. — А за наглое упорство я еще и прикажу тебе носить воду.

— Ну, в таком случае я буду самой дорогой кухонной рабыней в истории аш-Шарийа, — невозмутимо ответил Тарик, присматриваясь к белым фигурам.

— Но могу и помиловать, если расскажешь, кто у тебя бывает здесь по ночам.

— А у меня кто-то бывает? — нагло раскрывая большие серые глаза, притворно изумился нерегиль.

Тут Аммар увидел ее — невысокая, человеку по пояс, она стояла, прислоненная к высокому сундуку у окна. Сквозь частую решетку-шебеке падал лунный свет, и полированные изгибы ее корпуса серебрились в неярком просеянном сиянии. Струны тоже светились — они явно были сделаны не из презренных жил животного.

— Откуда у тебя арфа?

Тарик посмотрел на инструмент и снова задумался.

— Мука, вода и лепешки — прямо с завтрашнего утра, — пришпорил мысли нерегиля Аммар.

— Как хочешь, — наконец пожал плечами Тарик. — Я не против. Лучше молоть муку, чем драться с десятью тысячами джунгар среди сурковых нор и колючек.

— Десять тысяч джунгар?.. — подскочил Аммар. — Когда? Где? Откуда ты знаешь?

— Десять тысяч. Под Беникассимом. Не позднее следующей луны. Сказали силат[4], которые живут на соседнем плоскогорье, — сообщая все это, самийа отсутствующе хмурился и, закусывая губу, пытался найти новое место зажатой в пальцах черной ладье.

Бросив взгляд на доску, Аммар понял, что стоявшие с его стороны фигуры сделали ход — белый конь явно перескочил на другую клетку.

— Шайтан тебя возьми, Тарик! — рявкнул халиф. — Я никогда не видел, чтобы играли с отсутствующим противником!

— Почему это отсутствующим? — заорал в ответ самийа. — Ты вперся в мой дом, столкнул моего гостя с подушки, чуть не придавил его при этом задницей, мешаешь нам закончить партию и в довершение всего обзываешься на почтеннейшего джинна «отсутствующим»! Если ты ничего не видишь своими подслеповатыми человеческими глазенками, то это не значит, что вокруг тебя никого нет!

Аммар вскочил, как ужаленный.

— Прошу прощения, почтеннейший джинн! — пробормотал он, настороженно оглядываясь по сторонам.

Мудрые говорили, что силат недолюбливают людей.

— Сядь хотя бы на соседнюю подушку, о невежа! — прошипел Тарик. — И, во имя сторожевых башен Запада, молчи и дай нам закончить игру.

Халиф последовал совету самийа и стал в изумлении наблюдать, как белые фигуры сами собой двигаются по доске. Наконец Тарик сделал последний ход, прижал руки к груди и поклонился невидимому гостю. Джинн, кстати, выиграл.

— Он… ушел? — осторожно спросил Аммар нерегиля, который принялся собирать фигуры с доски.

— Ушел, — отрезал Тарик.

— Джинны — твои союзники? — благоговейно прошептал Аммар, перебираясь обратно на подушку.

Самийа поднял на него глаза, и взгляд его показался человеку очень уставшим:

— Аммар. Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь. В мире много сил и много существ, которые не просто не являются твоими союзниками, но и не желают ими становиться. Более того, некоторые из этих существ просто не знают о твоем существовании. И даже если узнают, то тут же забудут — потому что ты, Аммар, и твои дела их не интересуют. Мир не вертится вокруг твоей персоны — чтобы тебе ни плели по этому поводу придворные поэты. Да, иногда ко мне наведываются в гости обитатели города в скалах Мухсина…

— Там действительно город джиннов? — подскочил Аммар, загораясь нестерпимым любопытством.

— И не один, — устало ответил Тарик.

— Я думал, это сказки! — Аммар вскочил на ноги и забегал вдоль края хозяйского возвышения. — Я хочу увидеть этот город, самийа! Отведи меня туда!

— Аммар, я не смогу выполнить твой приказ, даже если ты мне пригрозишь распятием на мосту.

— Это почему еще?

— Потому что я в ответе за твою жизнь, — просто сказал нерегиль. — Силат тебя убьют, как только увидят. Они враждебно относятся к людям. Силат и меня предупредили только потому, что набеги джунгар их злят — степняки нагло прут через Мухсин и нарушают их уединение. И я прошу тебя именем Бога, которого ты чтишь: пожалуйста, не приходи больше ко мне ночью без предупреждения. Силат заглядывают ко мне на огонек, чтобы сыграть партию в шахматы, разнести мои неказистые рифмы или составить мне компанию в игре на арфе — но это не значит, что они готовы терпеть в этом доме кого-либо, кроме меня. И они считают эту долину своей — потому что жили здесь задолго до появления людей, распахавших здешние поля. Так что если ты опять вопрешься без приглашения и будешь вести себя как пьяный буйный муж на женской половине, они могут наплевать на мои просьбы простить твое невежество и невоспитанность, и убить тебя.

Аммар подумал и сказал:

— Прости меня, Тарик. Я вел себя неподобающе и глупо.

— Даю тебе мое прощение, — вежливо склонил голову самийа.

Через четыре дня халиф приказал Тарику выступить с войском.

Вернувшиеся из степей разведчики подтвердили то, что самийа узнал от джиннов, — джунгары стронулись на север. Обитатели одинокого кочевья, на которое вышла конная полусотня ашшаритов, сказали, прежде чем умереть: в набег шел тумен Онгуджаб-нойона. И шел он на Апельсиновую долину — так джунгары называли окрестности Беникассима.

Самийа долго упирался и не желал брать с собой никого, кроме гвардейцев-ханаттани. Но их было всего четыре тысячи — и то с натяжкой. В прошлом походе степняки хорошо потрепали корпус «южан». Тарик, тем не менее, твердил, что лучше пойдет в бой с четырьмя неполными тысячами воинов, чем потащит с собой орду крикливого сброда, не знающего, что такое приказ или фланговый маневр.

«Южане», тем временем, прослышав об упрямстве Тарика, исполнились гордости и ходили среди других воинов аш-Шарийа, как павлины. Впрочем, ханаттани испокон веку считали себя лучшими из лучших — и нельзя было сказать, что в них говорили только самодовольство или гордыня. Корпус набирали из юных рабов, в возрасте от шести до десяти лет вывезенных из Ханатты или Хань, — отсюда и имя. Мальчиков воспитывали при дворце в истинной вере и в преданности повелителю верных. В школе халифа им давали прекрасное образование, а затем отправляли служить в гвардию. Прошедшие сквозь бури войн и жестоких походов юноши становились зрелыми мужами, которым халиф и вазиры охотно доверяли командование войсками и управление провинциями. По крайней мере половина наместников в аш-Шарийа были вольноотпущенниками халифа из числа «южан».