Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки

Поэтому души — стены комнатушки, отвлекая Аризонского любезным расположением, ощупывали тайком его карманы. Годару это было так отчетливо видно со своего места в светящемся колпаке, что он привстал от изумления и послал Аризонскому долгий выразительный взгляд. Но занятый беседой Мартин, разогретый легкой сентиментальностью мелодии, разомлевший от собственной и чужой доброжелательности, кивал каждой из четырех стен, не замечая, что комнатушка превратилась уж в сейф, вокруг которого образовалась еще одна комнатушка. Стены же новой комнатушки шарили по стенам сейфа, шарили со спины, а к спинам этих последних липли следующие… Годар видел тройной слой стен — там были все витязи и дамы. Он изумлялся, негодовал, мучился, Он готов уже был рассердиться на Мартина! И тут случилось замешательство, вмиг все преобразившее. Мартин заметил взгляд Годара и, не вдумываясь в его значение, махнул ему рукой, высоко подняв ее над всеми стенами. Глаза Аризонского излучали мягкий, добрый, щедрый свет, и свет этот предназначался Годару.

Стены, не успевшие проследить за значением жеста Мартина, замешкались и распались. Кто-то благоразумно выключил музыку. Годар увидел, что бывшие стены, обретшие человеческую плоть, смотрят на него, как на вора. Но взгляды были заискивающие, прицельно-доброжелательные. «Ключ!» — настоятельно просили эти взгляды.

Секунду спустя всем захотелось познакомиться с ним поближе. Но первой сделала шаг Джейн, так как Стивен не сумел скрыть презрения и отвернулся.

Джейн и Годар присели на стулья перед черным бархатом шторы.

— Почему вы не танцевали? — спросила Джейн, склонив набок голову с родимым пятном на проделе.

Годар, довольный поворотом дела, решил поиграть в простачка.

— В танце я часто наступаю на ноги, — признался он весело, — я никогда не ставил перед собой цели учиться светским наукам. Двигаться в такт музыке и настроению — это единственное, на что я согласен. Правда, мелодия ингда так увлекает, что сам не ожидаешь, чего натанцуешь. И начинаешь танцевать не хуже профессионального любителя. А иногда — хуже всех. Именно из-за пленительной музыки…

Он осекся, заметив, что увлекается откровенностью. Как ни старался Годар спрятать себя, играл он, как всегда, одну из граней своей личности и волей-неволей говорил искренне. Что вполне сходило за блаженную простоту, с которой можно было снимать сливки.

— Я тоже нигде не училась, — призналась Джейн с обезоруживающей прямотой, — вся детвора бегала в трехгодичную школу танцев — это так модно, что, не окончить такую школу ну просто стыдно. А я была болезненной девочкой. Я и лицей посещала лишь в периоды ремиссии проклятущей аллергии. Думаете, меня учили гувернантки? Я видела, как танцуют на домашних приемах мама с папой. И научилась сама. Перед зеркалом. Гувернантке я мучить себя не дала: я была стеснительной девочкой.

— Я тоже любил учиться перед зеркалом, — собрался было признаться Годар, но одумался и переменил тему: — Не представляю, чем можно болеть в такой солнечной стране. Уж, во всяком случае, не простудами.

— А моя аллергия и была солнечной, — грустно сообщила Джейн. — Только выйдешь утречком, и пожалуйста тебе: все лицо в волдырях. Приходилось добираться до Лицея в карете. Другие дети, не понимая, завидовали. Доктора рекомендовали нам эмигрировать в одну из ваших стран — это разрешается по состоянию здоровья. Но папа был очень привязан к Суэнии, и мы с мамой решили остаться. И не жалеем, между прочим. А вы жалеете о том, что переехали к нам?

Вопрос был вполне невинный, и Годар ответил, чт приехал не насовсем.

— Но как?! — удивилась Джейн. — Вы же сотенный командир суэнского войска. Утром вы примете воинскую присягу и, если все мы будем служить хорошо, получите вместе с другими офицерами должность в королевском Совете. Это только наша, женская, судьбинушка неизвестна. Женщин в Совет пока не допускают. Но, как говорится, поживем — увидим.

— Честно говоря, я сам не пойму, как попал в войско, — признался Годар и подумал задним числом, что это вряд ли является для кого-то секретом. На всякий случай он пояснил: — В воинском Уставе, кажется, предусмотрен пункт о приеме на службу иностранцев. Я заметил, что мое имя мелькает в радионовостях так привычно, словно иностранцы призывались на службу и раньше.

— Нет, этого раньше не случалось, — заметила Джейн строго и призадумалась, — во всяком случае, на моей памяти.

— Поэтому я и сказал, что сам не знаю, как оказался в войске, — повторил Годар, злясь на самого себя.

— Да, я понимаю вас, — согласилась Джейн шепотом, и Годар похолодел. — Своеобразный человек ваш товарищ Аризонский, — добавила она непринужденно, — король любит его, как сына. Честно говоря, не пойму, как он-то попал в войско. Уж он-то мог и не служить. Может, у него с Кевином особый договор? Сами знаете, Аризонский — человек скрытный.

Годар промолчал. Теперь он уже не мог сказать правду. А правда заключалась в том, что он познакомился с Зеленым витязем несколько часов назад — в этой вот комнате.

Джейн, видимо, удовлетворило его молчание.

— Принесите, пожалуйста, газировки, господин Годар, — очень душно, — попросила она кротко, без тени жеманства и деловитости.

Отправившись на кухню, Годар добыл бктылку лимонада, откупорил ее о край стола, нашел стакан, и, водрузив на поднос вместе с бутылкой, вернулся ко входу в залу. Подозвав одного из витязей, он попросил передать поднос госпоже Джейн. Сам же исчез и заперся в ванной.

С той стороны зеркального стекла в овале растерянно глядел на него моложавый парень с темными кругами под глазами, что доходили чуть ли не до середины лица. Подумалось, что если опять отрастить бороду, придав ей форму, или хотя бы одни усы, вид у него станет не по возрасту солидным, а, даст Бог, и надменным. Таких людей сторонятся, побаиваясь. С такими хитрят дольше, осторожней, а значит есть шанс протянуть время и выработать внутреннюю защиту. Сейчас же главное — внутренне умыться. Другого способа стереть с лица следы растерянности и недовольства Годар не знал. Он подумал о том, что в вертепе находится по крайней мере один приятный человек — Мартин Аризонский, и эта мысль его подбодрила. Черты лица человека в зеркале стали одновременно и резче, и мягче. Это было немного похоже на то, чего хотелось бы. Он усмехнулся. Получилось язвительно, чтотоже иногда помогало.

В дверь постучали. Два раза. Очень деликатно. Словно поскреблись.

Когда Годар открыл, Серебристый витязь, через которого он передал поднос, наигранно улыбнувшись, сообщил и спросил одновременно: