Владимир Аренев - Время перемен

— Проявления Господни — во всем, — веско проронил Безволосый. Поразительно, но при этом он чувствовал нечто такое… почти неуловимое… Как знать, возможно, перед ним стоял сейчас не совсем простой кхарг… — Ты же утверждаешь, что избран Господом, дабы быть Голосом Его. Наверное, ты можешь привести и доказательства своей избранности, так?

— Каких же доказательств ты хочешь, храмовник?

— Чего-либо более весомого, чем твои слова.

— Хорошо, Безволосый. Если ты настаиваешь… Я — Голос Его, поэтому по-прежнему буду пользоваться словами, но сделаю их более весомыми. Ты ведь не знаешь меня, правда? Раньше мы никогда не встречались? — дождавшись от храмовника согласного кивка, он повернулся к толпе: — А есть ли кто-нибудь среди вас, кто бы знал меня прежде? — Кхарги нестройно выкрикивали «нет!» и качали головами. — Ну вот, — сказал тогда чужак, — выходит, и я никого из вас не знаю. Однако сейчас я готов любому, кто пожелает, рассказать о нем все, абсолютно все, что только с ним произошло в жизни. И начну, пожалуй, с тебя, Безволосый, раз уж ты так жаждал доказательств. Надеюсь, никто не против?

Храмовник подумал, что ни улыбка, ни запах одноглазого ему совсем не нравятся. Дальнейшее же вообще напоминало дурной сон, один из тех многих, что снились Безволосому ночь за ночью, и от которых он неизменно просыпался с криком ужаса.

— Ты, Безволосый, раньше носил другое имя. И в этом нет ничего удивительного, многие из кхаргов меняются — и вслед за ними меняются их запахи и имена. Твое прежнее было «Мечтатель», правильно? Хорошее имя. Красивое. Ведь и город наш — Город Мечты. Наверное, поэтому ты пришел сюда, когда стал дорожником… вернее, когда стал изгнанником. Да-да, изгнанником — ведь мечты, Безволосый, не всегда бывают безопасными. Даже те из них, которые, казалось бы, способны нести только радость и добро, на самом деле приводят к разрушениям. Так было и с твоими мечтами, Безволосый. Кстати, возможно, твоему воспитателю следовало бы назвать тебя не Мечтателем, а Рассеянным. Это звучало бы не так красиво, но во всяком случае больше отвечало бы действительности. Ведь обычно мечтатели рассеянны — если, конечно, они не пытаются хоть иногда воплощать свои мечтания в жизнь. А ты… ты не пытался. Зачем? Довольно было и того, что у тебя имелись мечты, нечто, что принадлежало лишь тебе и никому больше. И мечты настолько завладели тобой (а может, дело еще и в тех благовониях, составленных из специальных травок и грибов?..), что ты однажды уронил фонарь на кровлю дома — своего дома! Ну а уж когда крыша занялась, пламя перекинулось и на остальные дома. Ты пытался погасить огонь, ты даже весь обгорел там — но ничего не спасло деревню. И когда на пепелище собрались твои одновылупленики, ты не остался вместе с ними, нет. Это никак не соответствовало твоим склонностям: ты не хотел ничего строить заново, ты не пожелал искупить вину обычным путем. Ты предпочел сделать из себя изгнанника, мол, все равно ведь выгоните, так я лучше сам, добровольно, — и ты ушел из сожженной тобою деревни, дабы страдать в гордом одиночестве и упиваться этим одиночеством, как прежде упивался запахом тех травок и грибов. Ты пришел в Гунархтор и стал храмовником — и здесь, возможно, немного поумнел, но по сути своей остался тем же самым Мечтателем. Ты лелеешь свое горе и свою вину, и ты мечтаешь о том, чтобы умереть мученической смертью, ибо не желаешь жить и сносить тяготы жизненные активно, как то подобало бы делать воину и мужчине. Вот то, что я могу о тебе рассказать, Безволосый. Правда ли это?

И чужак улыбнулся еще раз.

Храмовник сглотнул и нервно шевельнул хвостом, потом сообразил, что вот-вот подожмет его, и усилием воли заставил себя не делать этого. Поджатый хвост — признак покорности и страха, и хотя Безволосый был сейчас напуган до ужаса, демонстрировать сие он не собирался. Покоряться — тем более.

— Да, это правда. Но что ты хочешь доказать ею? То, что однажды проходил через мою деревню и там услышал историю Мечтателя, а потом решил наведаться в Гунархтор и разыграть меня?

Чужак захохотал, откровенно потешаясь над Безволосым.

— Ну что же, — пожал он плечами, — я готов точно так же рассказать о любом другом кхарге. Кто хочет проверить, что я не шарлатан, пускай выходит сюда. Или даже нет, тогда ты, Безволосый, наверняка обвинишь меня в подставном участнике проверки. Лучше сам выбери любого из присутствующих, мне все равно. Можешь выбрать двух, трех, десятерых — я расскажу о любом из них. Как ты думаешь, много ли деревень я должен был обойти, чтобы знать все о каждом гунархторце? Не спеши с ответом, ибо я знаю точно так же о любом другом кхарге. Вернее, не совсем так. Я могу получить знание о любом из них, ибо Господь говорит моими устами и Он вкладывает в них нужные слова. Мне не нужно ходить в твою деревню, Безволосый, чтобы знать, что ежемесячно ты отсылаешь туда сэкономленные деньги, одежду и кое-какие бытовые вещицы, дабы этим хоть как-нибудь загладить свою вину. Еще полчаса назад я не знал этого, но когда ты стоял у меня за спиной и перешептывался с Брюхачом и Рыболюбом, знания пришли ко мне.

Он обвел пристальным взглядом своего единственного глаза толпу:

— Так кто же будет следующим?

В костре неожиданно громко трещит одно из поленьев. Кхарг с длинными желтыми клыками вздрагивает и оглядывается по сторонам. Похоже, он на некоторое время позабыл о яви и совсем не слушал рассказчика.

А тот, задумчиво глядя в языки пламени, продолжает неспешно ткать узор повествования.

Явив гунархторцам чудо, дорожник все же видел, что не все верят ему. Однако кхарги предпочли смолчать, надеясь, что вместо них рассудит само время; да и Одноокий вряд ли позволил бы богохульнику долго ходить по земле… если тот, конечно, богохульник.

Голос Господен проповедовал до самого вечера. И слова его впечатлили и привлекли на его сторону многих, но еще большее количество кхаргов привели в смятение. Особенно же беспокоился Хитромудрый — правитель Гунархтора. Подозревал он, что явление пророка может быть угрозой его власти; но не зря Хитромудрый получил свое имя. И вот, когда уже стемнело и первые звезды зажглись над городом, в храм с черного хода явился кхарг, посланный Хитромудрым. Звали этого кхарга Сладкоязыкий, и был он самым верным прислужником градоправителя. Когда Голос Господен прервал свою речь, чтобы отдохнуть и попить воды, Сладкоязыкий предупредительно подал ему чашу. И даже не обиделся, когда храмовники потребовали у Сладкоязыкого прежде самому испить из нее.

Но, к удивлению и храмовников, и Сладкоязыкого, Голос Господен заявил, что в том нет необходимости. Ибо он знает, что вода в чаше не отравлена — так же, как знает он, зачем пришел Сладкоязыкий. И еще Голос Господен согласился поговорить с Хитромудрым, но велел тому — ежели градоправитель и впрямь желает этого — самому явиться в храм.