Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

Выйдя из полутемного храма, поэт немного постоял, давая глазам попривыкнуть к солнечному свету. Прислушался к шумному говору ребятни, собравшейся над самым обрывом, в низу которого леденела неширокая в этом месте река.

С первого раза померещилось, что они говорят на каком-то особенном наречии: выговор отличался странной, непривычной уху певучестью.

Когда же приобвык да внял, о чем между детьми речь, то бочком-бочком подался к малышне. Завидев чужака, они примолкли и сгрудились стайкой, закрывая спинами нечто, лежавшее на снегу.

– Что здесь у вас? – полюбопытствовал господин копиист.

И нарвался на хмурые взгляды да неласковое:

– Иди себе мимо, дядя!

– Уж больно вы грозны, – хмыкнул Иван, пытаясь раздвинуть двух тесно прижавшихся плечом к плечу мальчиков. – Позвольте-ка…

– Сказано же, иди своей дорогой, брат!

Из-за детских спин, откуда ни возьмись, объявились два молодых монаха. Сами были всего-то пятью или шестью годами старше прочей ребятни.

– О, Кузьма, Дамиан! – радостно заулыбались им малыши. – Мы снова тут нашли… А он…

– Нашли? – нахмурил светлые брови один из монахов.

Повернулся к своему спутнику, темноволосому смугляку, и кивнул. Тот достал из-под полы подрясника кожаный мешок и наклонился к земле. Подобрал что-то со снега и быстро сунул в торбу. Потом подозрительно сверкнул на поэта черными угольями-глазами.

Иван сделал вид, что не смог разглядеть, чего это там было прибрано. Он и впрямь не рассмотрел в деталях, едва успев прищуриться и глянуть по-особому. Однако ж кусок змеиного хвоста заприметил.

«Э-ге-ге».

Владыка Варсонофий принял его не сразу.

То ли и впрямь был занят. То ли просто хотел показать залетному гостю, что здесь он сам птаха наивысшего полета, равная любому из столичных вельмож.

Когда же наконец Ивана проводили к нему в покои то, едва взглянув на архиепископа, парень понял, что перед ним находится истинный пастырь душ.

Чем-то он напоминал покойного тятеньку. Такой же большой и добрый. И, видно, большой охотник до книжного слова. Эвон сколько книжек в настенных стеллажах. И большой грудою на столе, прямо перед носом владыки.

Поэт с удивлением отметил, что там лежали книги как на русском, так и на иноземных языках: латинском, немецком, французском. Непривычно было зреть подобное у православного святителя. Оно бы больше пристало какому-нибудь князю католической церкви. А отчего так, Иван и сам объяснить не мог. Возможно, памятен был шум, поднятый в прошлом году церковниками вокруг «Гимна бороде», написанного Ломоносовым и обличающего ханжество и лицемерие священства.

– Ты в латыни как, силен? – огорошил его вопросом Варсонофий. – А, господин копиист?

Иван от неожиданности заморгал глазами и замешкался с ответом. Потом неловко кивнул.

– Не пособишь ли переложить на наш язык вот это место? – протянул тонкую книгу архиепископ. – Никак в толк не возьму, о чем речь идет.

Поэт принял том и пробежал глазами текст.

Пастырь корпел над изучением… сатир Горация!

Это была восьмая сатира из первой книги и называлась она… Молодой человек почувствовал, как от волнения его прошиб пот.

Звалась сатира «Приап»!

Латинский стихотворец представлял в своем творении Приапа, статуя которого была поставлена в Эсквилинских садах, жалующегося, что его беспокоят не столько воры и птицы, сколько некие ворожеи, собирающиеся в том месте для колдовства.

Архиепископский ноготь отчеркнул следующие строки:

И зубом растерзав потом они овна,На коем черная везде была волна,Кровь в яму испущать ископанную стали,Чтоб духи собрались и им ответы дали.Личины ими две туда ж принесены,Которы сделаны из воску и волны;Последняя была сильнее первой многим,Хотевшая карать мученьем слабу строгим.Из воску сделана стояла перед той,Как рабским образом терпящая рок злойЕдина Гекату на помощь призывала,Другая лютую Тизифону склоняла.

– Ишь ты, как складно, – похвалил владыка. – У меня так не выходит. И вот что еще скажи мне, вьюнош. Зачем это они закапывали в землю волчью голову купно с зубом змеи?

– Мню, чтоб навести порчу лютую, святый отче, – ответствовал Иран. – В латынских деревнях был обычай привешивать над дверьми волчью морду, чтоб уберечься от сглазу.

– Ага… – призадумался архиепископ, повесив голову на грудь и надолго замолчав.

Барков даже подумал, а не заснул ли часом достойный и ученый пастырь. Но нет. Вновь поднял на него свои очеса и повел разговор о том, зачем, собственно, и явился к нему проситель.

– Ходатайство графа Кирилла Григорьевича я рассмотрел. И не вижу препятствий к его удовлетворению. Ступай в канцелярию, сыне, там тебе выпишут от меня грамотку к монастырской братии.

– И в Горний Покровский тоже?.. – быстро спросил парень.

– Почто пытаешь о той обители? – ответил вопросом на вопрос владыка и подозрительно прищурил на него око.

От доброты и следа не осталось на лице пастыря. Он весь как-то подобрался, сделался жестче.

– Так зачем тебе в Покровский монастырь приспичило? – уже более настойчиво молвил Варсонофий.

– Академику Тауберту стало достоверно известно о том, что в обители сей весьма ценные рукописи сохраняются. Среди них и несколько старинных летописей.

– Вон как, – протянул архиепископ, но по его виду было понятно, что не поверил столь простому объяснению. – Увы… Сейчас в обитель попасть невозможно. Пошесть у них там какая-то завелась. Вот сестры и затворились до времени. Пока не пройдет…

В свою очередь не поверил святому отцу и Иван. Неожиданно как-то напала хворь на монашек.

– Благословите, отче!

– Храни тебя Господь, сыне. Да не зарывай таланты. Умные да знающие люди Руси-матушке ох как нужны! Особенно в такую-то годину…

«В какую?» – хотелось спросить поэту, но сдержался.

Понятное дело, не лучшие времена переживает империя. Третий год войны. Дороговизна. Хвори разные. Статочное дело, сама государыня болеет. А тут еще внутренние раздоры. Канцлера Бестужева под арест упекли.

И, однако, удивителен интерес преосвященнейшего отца к ворожбе да чародейству. И настороженность при упоминании о Гекате и Тисифоне – богинях, покровительствующих змеям. Кои и изображались-то с гадюками вместо волос.

Marlbrough s'en va-t-en guerre,Mironton, mironton, mirontaine…

В задумчивости возвратился Иван к себе на квартиру.

Будь он несколько менее озабочен, то непременно бы заметил двух юных монахов, тенями кравшихся за ним по пятам до самих дверей постоялого двора.

Из одних в монастыре два монашка жили,В нужном случае зимой друг другу служили…

Глава 9