Ярослава Кузнецова - Что-то остается

Итак, вернемся к стангревам. Посмотрим, что пишут язычники. Вот свиток без названия, на тяжеловесном старом найлерте, еще более древнем, чем мертвый лиранат. Тоже что-то о путешествиях и всевозможных чудесах. Много рисунков — примитивных, траченых временем. Опять оборотни, опять арвараны (любят же друзья наши найлары арваранов!), морские драконы, женщины-птицы имраны, слоны, мантикоры, тритоны, скорпионы, кентавры, грифоны, русалки, вампиры… чего?

Ну, предположим, этот рисунок изображает стангрева. Голова, руки, ноги, крылья опять же… Хвост почему-то… Ах, нет, извините, это не хвост. Это скала за спиной нарисована. А лицо у него какое-то крокодильское — пасть до ушей, а в ней зубы-зубы-зубы. И раздвоенный язык. И подписано — «аблайс». Если я правильно прочитала. Значит, на найлерте — аблайс, на лиранате — стангрев. Хотя, насколько мне помнится, Алаторг Нилмарский, найлар, употреблял лираэнский термин «стангрев» в своих хрониках.

Итак, что там про этих аблайсов? Ага. Крылья, когти, кровь — это мы все знаем. «Младенцев же своих млеком вскармливают». «Значит, Этарда верно присоветовала». «На горных вершинах, у границы снегов недоступное обиталище их, и много рискует тот, кто в любопытстве неумеренном, в случайности или же злобы ради свершит поход на заоблачный дом сей». Хм? Но у нас — прямо противоположный случай, не так ли? «…легко избежит нежеланной встречи, ибо каждый из аблайсов одарен слухом сердца». Что еще за «слух сердца»? Надо заглянуть в словарь. Может, это идиома какая-нибудь.

Снаружи глухо звякнул колокол. Вечерняя молитва. Роза заглянула в мой закуток между стеллажами.

— Ты долго еще?

— Иди, молись, я тебя дождусь.

Роза удалилась, ворча, что некоторым давно пора понять, что общая дисциплина потому и называется общей, что не делает ни для кого исключений. Я показала темноте язык и вернулась к книгам.

На столе громоздились две высокие стопки — уже прочитанные мною на предмет интересующего вопроса, и еще не прочитанные. Отдельно лежали четыре тома: «Военные хроники» Алаторга Нилмарского и трактат Аввы Старосольского «Облачный сад». Я их проштудировала в первую очередь, как самые популярные и известные среди читающей публики. И, как ни странно (или, наоборот, закономерно), но два эти опуса оказались самыми толковыми источниками, затрагивающими мою тему.

Надо все-таки сделать выписки. Собрать воедино все, что мне удалось обнаружить. Но Боже мой, до чего же скудно, бедно, неполно… Кто-то где-то когда-то слышал, каждый из авторов на кого-то ссылается, никаких прямых свидетельств.

Выходит, единственный прямой свидетель — это я? Ну, не единственный, однако — единственный осознавший, что наткнулся на неразработанную жилу. Братцы, здесь же сам Бог велел копать и копать, махать кайлом, покуда не набежали другие старатели. Мне же — карты в руки… Собирай материал да пиши трактат.

Я зажмурилась. Мне уже ясно представлялась толстенькая книга в вишнево-коричневой коже, с тисненым золотом заглавием: «О стангревах. Достоверные описания и наблюдения, а также подлинные иллюстрации и анатомические таблицы, составленные благородной госпожой Альсареной Треверрой из города Генета.» И голос Розы-библиотекарши с придыханием комментировал: «Этот исключительный, не имеющий аналогов труд, господа, ценен еще более, ибо сотворен в стенах сей скромной обители рукою нашей талантливой и благодарной ученицы… Обратите внимание на дарственную надпись…»

— Ты чего это, подруга? Пыли книжной наглоталась?

Я открыла глаза. Летта. За плечом ее возвышалась хмурая Ильдир.

— Посмотри на свет, — потребовала Ильдир.

Я опешила:

— Зачем?

— Если хочешь и никак не можешь чихнуть — посмотри на свет.

— Чихнуть?

— Интересно, — сказала Летта, — Сидит зажмурившись, нос сморщила, голову закинула. Что ты делаешь?

— Думаю.

— Ах, ну тогда извини. Это такое несвойственное тебе занятие, что нам простительно ошибиться. И долго ты еще собираешься думать?

— А что, Роза прогоняет?

— Ну да. Ей надо закрыть библиотеку и скрипторий. До полночи осталась двенадцатая четверти, не больше. Она ворчит, что ты не слушаешься распорядка. Давно бы ушла, но из-за тебя сидит тут и скучает.

— Она не скучает, — буркнула я, собираясь, — Она вяжет носки. Если бы скучала, нашла бы себе занятие в больнице или в лабораториях.

Я, конечно, была неправа. Кто-то должен работать в библиотеке, а Роза отлично с этим справляется. Похоже, она перечитала все тутошние книги по несколько раз. А то, что она не упускает случая подавить меня интеллектом, еще не повод, чтобы огрызаться. Может, она не любит лираэнских барышень. В смысле мирянок, выскочек, вроде меня. Ведь Летта наша, и, что еще важнее, сама Этарда являются хоть и отдаленными, а все же потомками Лираэны, Белого Дракона.

Роза дожидалась нас внизу. Она буркнула нечто среднее между «спокойной ночи» и «наконец-то» и с лязгом заперла двери.

Пробираясь за девочками по полутемной лестнице, я вдруг припомнила небрежно пролистанные мной картинки. Человек-лошадь, кентавр. Две руки, четыре ноги. Мантикор. Драконье тело, человечий торс. Грифон. Четыре ноги, два крыла. Легенда? Миф? А стангрев в их компании — не миф?

Извини, Сыч. За категоричное «Не бывает» извини. А мне, выходит, есть чему поучиться у язычника — дикаря. Спокойному приятию необычайного. Сомнению в собственных познаниях. Доверию природе — раз есть, значит, так надо.

Что ж, спасибо за науку.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Редда повела ушами, Ун приподнялся.

— А это мы! — от двери.

Я обогнул печку, отворил дверь.

Они пришли вдвоем — инга и всезнайка.

— Сегодня мы его уже разбудим, — сказала всезнайка и улыбнулась.

Хорошо она улыбается, деловитая лираэночка.

Пристроилась на своем месте — в головах кровати, инга привычно размотала повязки. Вместо аристократочки сегодня у нее был я.

— Мазь подай. Да не эту, вон ту. Ага… Подержи руку… Приподними… Хорошо. Ну, все.

Всезнайка чуть шевельнулась и открыла глаза.

— Готово.

Я не сразу понял, о чем она. Потом дошло. Парень. Она его разбудила.

Век кадакарский житель не поднимал, но дыхание изменилось. Напряженное сделалось дыхание.

Неудивительно. Очнулся непонятно где, кругом — чужаки, последнее, что помнит — как били его. В плену очнулся, среди врагов. А, коли слышит любопытство наше жадное — так еще хуже. Навообразит себе черт знает что…

— Как ты себя чувствуешь? — всезнайка легонько тронула его за плечо, и парень дернулся, будто по щеке хлестнули.