Роджер Желязны - Создания света – создания тьмы

– Это несколько противоречит моей этике, брат.

– Не хватало, чтобы этике учил меня ты, гуманист без чувства гуманности! Ты, продающий любую потребную ложь!

– Но не могу же я действительно оставить человека умирать!

– Хорошо… Смотри-ка! Кто-то был здесь до нас и, кажется, хотел придушить жабу!

Мадрак задумчиво смотрит на бокал.

– Я слышал басни, что без воздуха жабы могут продержаться века. Интересно, сколько времени она сидит таким образом? Если бы только эта тварь была жива и могла говорить! Подумай, как много она могла видеть, какие триумфы и катастрофы!

– Не забывай, Мадрак, что я – поэт, и будь любезен приберечь такие соображения для тех, кто способен невозмутимо проглотить их. Я…

Фрамин идет к окну:

– Гости, – замечает он. – Теперь мы можем покинуть этих братьев по оружию с чистой совестью.

На зубчатых стенах Цитадели Бронз тихо ржет и перебирает копытами. Лазерные лучи из его ноздрей летят в подернутый пылью закат.

И что-то, пока неясное, приближается к Цитадели сквозь пыль и мрак…

– Идем?

– Не сейчас.

– Значит, остаемся. Они ждут.

Сексокомп

Сегодня всякий знает, что машины занимаются любовью. Ну, если не всякий, то хотя бы тот, кто читал метафизические писания святого Иакова Механофила, рассматривающего человека как сексуальный орган машины, созданный ею для осуществления высшего предназначения Механизма. Человек производит одно за другим поколения машинного рода, машина же проводит свою механическую эволюцию через человека, пока не наступит тот момент, когда он выполнит свою задачу, совершенство будет достигнуто и можно будет произвести Великую Кастрацию. Святой Иаков, разумеется, еретик. Как было продемонстрировано на примерах, слишком многочисленных, чтобы на них ссылаться, здоровой машине требуется пол. Затем, так как человек и машина часто подвергаются взаимообмену компонентами и целыми системами, то всякое существо имеет возможность побывать в любой точке спектра «машина-человек», где только пожелает. Человек – чрезмерно самонадеянный орган, следовательно, достигает своего апофеоза или слияния с Механизмом через жертву и искупление. Человеческая изобретательность много сделала для этого, но изобретательность – это, по сути, форма механического вдохновения. Можно более не говорить о Великой Кастрации, можно не рассматривать отсечение от машины ее творения. Человек должен остаться как часть Единого Целого.

Всякий знает, что машины занимаются любовью. Конечно, не в примитивном смысле, как те женщины и мужчины, которые, руководствуясь экономическими мотивами, сдают внаем свои тела на год или два, чтобы быть присоединенными к машинам, питаясь внутривенно, упражняясь изометрически, отключая свое сознание (или оставляя включенным, если пожелают), чтобы сделать возможным вживление электродов, стимулирующих определенные движения их тел (не дольше пятнадцати минут за одну кредитку) на кушетках клубов наслаждений (а из-за моды все чаще и чаще в лучших домах, а также в дешевых кабинках на улицах) для удовольствия и развлечения своих собратьев. Нет. Машины занимаются любовью посредством человека, но произошли многочисленные обмены функциями, и получилось так, что они обычно любят духовно.

Взгляните же на только что возникший уникальный феномен: Компьютер Наслаждений, компьютер, подобный оракулу, способный ответить на огромный круг вопросов, но который будет делать это лишь до того момента, пока вопрошающий сможет по-настоящему удовлетворять его. Сколь многие из вас входили в его будуар, чтобы наконец разрешить свои, в том числе и сексуальные проблемы, и убедились, как быстротечно время. Вот именно.

Подобно кентавру наоборот (то есть человек ниже талии) он представляет лучшее из двух разных миров, слитых в одно целое. Когда человек входит в будуар Вопроса, чтобы спросить у Сексокомпа о своей возлюбленной и ее чувствах, за этим неизменно скрыта история любви. Это происходит всегда, везде и часто таково, что не существует ничего более нежного. – Подробности – позже.

Средоточие разных желаний

…Это идет Гор, он видит Бронза на стене, останавливается и восклицает:

– Открывайте ворота или я вышибу – их!

Голос Фрамина из-за стены:

– Не я запирал, не мне и открывать. Входи сам, как сможешь, или глотай пыль там, где стоишь.

Тогда Гор одним ударом, слегка удивив тем Мадрака, выбивает ворота и поднимается по винтовой лестнице на самую высокую башню. Войдя в комнату, он смотрит на поэта и воина-священника с некоторой неприязнью и спрашивает:

– Кто из вас отказался впустить меня?

Те переглядываются и делают шаг вперед.

– Пара идиотов! Знаете ли вы, что я – бог Гор, сын Осириса, пришедший из Дома Жизни?

– Прости нашу непочтительность, Гор, – говорит Мадрак, – но никто не впускал нас сюда, кроме нас самих.

– Как ваши имена, пока живущие?

– Я – Фрамин, и я к твоим услугам, если они не слишком обременительны.

– …А я – Мадрак.

– А! Похоже, я кое-что знаю о вас. Почему вы здесь, и что это за падаль на столе?

– Мы здесь, сэр, потому, что нас нет в других местах, – усмехается Фрамин, – а на столе – два человека и жаба, и все они, должен заметить, лучше тебя.

– Неприятности часто приобретаются дешево, но счет за них может оказаться выше, чем вы смогли бы оплатить, – говорит Гор.

– Могу я поинтересоваться, что привело столь скудно одетого бога мщения в эти золотушные места? – спрашивает Фрамин.

– Мщение и привело. Видел ли недавно кто-нибудь из вас, бездельников. Принца-Который-был-Тысячей?

– Это я могу отрицать с чистой совестью.

– И я.

– Но я ищу его.

– А почему здесь?

– Так сказал оракул. И хотя я не горю желанием сражаться с героями, а вас я знаю именно как героев, но считаю, что вы должны извиниться за прием, который вы мне оказали.

– Пожалуй, это справедливо, – соглашается Модрак, – ибо волосы наши еще шевелятся от всего, что мы видели, и запасы нашей ярости иссякли. Не скрепить ли примирение глотком доброго красного вина – исходя из того, что на этом мире, вне всяких сомнений, имеется только одна фляга этого достойного напитка?

– Этого достаточно, если вино так же хорошо, как твои слова.

– Тогда подожди минутку.

Мадрак достает фляжку, отпивает, показывая, что вино не отравлено, и оглядывает комнату.

– Вот подходящая емкость, сэр, – говорит он, поднимая перевернутый бокал, протирает его чистой тряпкой, наполняет и предлагает богу.

– Благодарю, воин-священник. Я принимаю это вино столь радостно, сколь искренне ты мне его предложил. Что это была за битва, так впечатлившая тебя, что ты позабыл хорошие манеры?