Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Сказанное было правдой, тревога треснула и рассыпалась ворохом безопасных сухих веточек, среди которых уже не было отточенных шипов.

«Ты считаешь себя исследователем?»

«Вроде того. Я как путешественник, которому неожиданно повезло наткнуться на неизвестную и неизученную букашку.»

«Значит, бесстрастный блеск линз, реторт и предметных стекол?.. Трезвое холодное изучение объекта?»

«Я не ученый. Возможно, я допускаю в это что-то личное.»

«О да.»

Я почему-то вспомнил, как стоял в ванной обнаженный перед Котенком. Воспоминание, до того казавшееся смешным и забавным, вдруг налилось чугуном, стало неприятным. Я выкинул его из головы, как выкидывают просроченную банку консервов. Та часть меня, которая тоже отзывалась на имя Линус, не отреагировала. Должно быть, разговор был окончен.

Туман укутал море в сонный мутный кокон. Я тоже начал чувствовать непонятную апатию — передалось, что ли… Взял наугад с полки книгу, открыл на первой попавшейся странице, попытался читать. Не стоило и пробовать. Вереницы черных неровных букв вползали в сознание как стальная гусеница огромного танка, подминая под себя. Некоторое время я с остервенением вчитывался, стиснув зубы, но в этой мучительной и бесполезной, как и все войны, схватке я с самого начала был в проигрыше. Слово победило и часа пол спустя я со вздохом запустил книгой в стену. Вытащил давно отложенный лист с неровными и угловатыми столбцами вычислений. Сколько я к нему не прикасался? Год?.. Там, помнится, было одно интересное преобразование, которое могло поставить все с ног на голову. Я любил размять мозг такими вычислениями, не прибегая к услугам компьютера, которому хватило бы на все про все трех-четырех секунд. «Плохо, когда ленится рука, смерть — если ленится мозг» — эту пословицу из богатого арсенала рода ван-Ворт я помнил хорошо. Но и с вычислениями не заладилось. Символы прыгали по бумаге, хаотичные и мелкие, как спасающиеся от пожара вши, интегралы корячились уродливыми коромыслами где ни попадя, то тут, то там вздувались уродливые опухоли непреобразованных, зашедших в тупик блоков. Вздумай я рассчитать вручную курс для навигационного компьютера, мой корабль имел бы все шансы приземлится на обратной стороне Солнца.

Я смял бумажные листки, отбросил карандаш. Прозрачный купол нависал надо мной, но он был пуст, просто несколько метров прозрачного вещества. «Сейчас бы завести „Мурену“ да двинуть подальше, — подумал я, — Потом акваланг — и в воду. Чтоб вымыло всю эту ерунду. Надо хорошенько прополоскать мозги». Мысль была хорошая, но невыполнимая — в такую туманную погоду я никогда не выводил катер в море. Пусть в строю самые современные эхолоты и на полную заряжены батареи сонаров и гидро-детекторов, я слишком хорошо знал капризный нрав этой планеты. Блуждающий риф, подкравшийся в мутной пелене тумана или большой шнырек, всплывший из глубин прямо под днищем — и все. В лучшем случае придется пару месяцев латать днище. Нет уж, посидишь здесь, господин граф, ничего с тобой не приключится.

— Ладно, давай уже… — сердито буркнул я себе, — Ты же знаешь, что тебе надо сделать. Хватит тянуть. За тебя это никто не сделает.

Я поднялся, протянул было руку к сигаретам, но вовремя отдернул ее. Я видел, как Котенок с отвращением принюхивается каждый раз, когда я прохожу мимо него после того, как покурю. До безобразия чуткое обоняние у этих варваров! За прошедшие двое суток проходить пришлось раз десять — вчера утром и под вечер. Котенок почти не реагировал на меня. Сжавшись по своему обыкновению, в комочек, он восседал на кровати, бесстрастный как ацтекский идол. Еда всегда оставалась нетронутой. Космос, он даже пить не просил! Кажется, меня ожидала вторая часть нравоучительной повести о юном герое, погибающем в плену вдали от родной планеты. К концу вчерашнего дня я готов был проклясть всех писателей и поэтов, восхвалявших отвагу пленных, до последнего вздоха не дававших врагу себя сломить — герханских, имперских и кайхиттенских. Разницы, наверно, было немного, все мы думаем одинаково. Нам нравятся каменные герои, которые без малейших колебаний приносят себя в жертву — любимым, Родине, долгу. Умереть за кого-то — почетно в любой культуре.

Мало кто задумывается, насколько это отвратительно — умирать за кого-то.

Лицо у него посерело, кожа натянулась на скулах. Глаза сделались мутными и тусклыми, как у умирающей собаки. Медленно ритмично дыша, Котенок часами сидел без движения, уставившись взглядом в стену. Остатки халата смотрелись на нем как лохмотья погребального савана на мумии, теперь они прикрывали совсем немного. Но ему, кажется, было уже все равно. Может, грядущая смерть должна была искупить нарушение табу?..

Но какие-то мелочи я научился подмечать — например, запах табака явно был ему неприятен. Сперва, разозлившись на его невыносимое упрямство, я специально выкурил полпачки сигарет, прежде чем зайти еще раз. Но почти сразу же мне стало стыдно. С тех пор я стал курить меньше.

Я отпихнул сигареты, убедился, что брюки на мне чистые и не нуждаются в глажке, одел форменную рубашку, провел рукой по волосам. Не хватало только облиться туалетной водой с ног до головы и нацепить мундир с алым шнуром!..

Я спустился в кухню, не глядя открыл банку консервов, кажется это была опять баранина, налил чая, поставил как обычно на поднос. Но этого было мало. Надо было прихватить еще кое-что. Нужное мне нашлось на техэтаже, мне пришлось минут двадцать полазить по пыльным шкафам, то чихая, то чертыхаясь, натыкаясь на предметы туалета полковничьей жены. Я нашел то, что надо, положил в карман и, захватив поднос, поднялся к спальне.

Коротко постучав — лишь для вида, ответа не ждал — я вошел внутрь. После чистого свежего воздуха, гулявшего по маяку, атмосфера здесь казалась больной и душной. Котенок лишь приподнял голову, увидев меня его глаза как обычно сузились, оставив место лишь для злого огонька, пляшущего в изумрудном океане.

«Он волчонок, — устало сказал Линус-Два, — Он перегрызет тебе шею.»

В этот раз я ему даже не ответил.

— Все еще не поел?

Глупый вопрос. Тарелка с едой стояла здесь же. Запеченные кусачки с мясным соусом, ломтики консервированных ананасов, жаркое. Я убил на все это часа три!

Он не ответил. Но сегодня я не был настроен на ожидание ответа. Поставил тарелку рядом с предыдущей, сел на стул.

— Хочешь умереть, Котенок? Я так вижу, тебе до смерти не терпится отправиться на тот свет. Так ведь? Кажется, ты не успокоишься, пока не заморишь себя голодом. Ты прекрасно понимаешь, что я не могу кормить тебя силой. У меня нет ни капельницы, ни физраствора, ни смесей — ничего, короче. Я не могу принудить тебя, а разговаривать с тобой не полезнее, чем разговаривать с молодым хищным реппером. Ты хочешь смерти, мой юный варвар? Насколько я понимаю сложившуюся ситуацию, моя смерть тоже может прийтись кстати, так?