Татьяна Туринская - Авантюристка из Арзамаса, или Закон сохранения энергии. Часть I

Алька уже второй день рыдала на собственной кровати и наотрез отказывалась выходить из спальни. Вернее, рыдала она, конечно, не на собственной кровати, а на Альбининой, но как-то за последние дни она стала воспринимать все Альбинино своим. Причем, не отобранным и не позаимствованным, а законным, заработанным. И правда, неужто она не отработала эти блага цивилизации? Отработала, да еще и как! Она с лихвой заплатила и за удовольствие спать на шелковых простынях, и за возможность кушать с фарфоровых тарелок таинственные мельсисток и бужеме во фритюре, и за красивую одежду, за машину и домработницу, за возможность выходить на большую сцену. Вот только почему-то сцена в ее сознании ассоциировалась нынче с самодельными подмостками в бане, а пение перед публикой — с групповым обслуживанием озверевших от вожделения мужиков… И впервые за всю Алькину жизнь мысль о пении вызвала у нее приступ рвоты. Да, что-то у них тут явно недоработано, в этом зазеркалье! Где это видано, чтобы известные люди выживали сугубо за счет пошлого использования звездных тел, но не талантов? И как они только до такого додумались?! Это ж надо быть "особыми гениями", чтобы сделать выступления артистов совершенно бесплатными, "народными"! Мол, талант принадлежит народу и должен принадлежать ему совершенно бесплатно! А то обстоятельство, что артист должен жить красиво, что же, уже ничего не значит? Впрочем, они эту проблему решили по-своему: хочешь жить красиво — делись звездным телом. Тело — не талант, его продавать можно. И если на рядовые тела спрос был минимальный, как и в нормальном, то есть Алькином мире, то на тела звездные и спрос был звездный. Дааа, странный однако у них мир получается…

Несколько раз звонил Варенник, но на звонки отвечала Люся. Верная помощница передавала Альке полученную информацию об очередном субботнике, назначенном на сегодняшний вечер. По Люсиным словам выходило, что сообщал эту новость Варенник сначала весьма радостно, видимо, проценты должен был поиметь с сего мероприятия очень немалые, а потом Алькино упорное нежелание говорить с ним его явно насторожило. В итоге, позвонив раз шесть или семь и так и удостоившись разговора с подопечной, передал через Люсю, что приедет за непокорной самолично и доставит к месту субботника любым способом, не исключая физического насилия. И это еще Люся отфильтровывала ненормативную лексику, к которой частенько прибегал Варенник. И Алька запаниковала. Да на кой ляд ей такое пение?! Да и пение ли это, если за пять дней, проведенных в этом странном мире, ей лишь однажды довелось выйти на настоящую сцену, зато переспать пришлось с шестью мужиками, получив при этом такую массу негативных впечатлений, что хватило бы на целый бабий батальон! Это что ж, нормальный расклад для зазеркалья: на один концерт больше десятка обслуженных мужиков? Ведь сегодня на субботнике будет опять никак не меньше четырех-пяти мужиков, а если и того больше?! И так что — каждый день?! А концерты — раз в две недели, а то и в месяц? Что за идиотизм — делать деньги не на сольном мастерстве подопечных, а на "прокате" их тел?! А как же мужики становятся певцами? Их, выходит, тоже вот так, в хвост и в гриву? Вернее, в другие места. А их, интересно, сдают в прокат только поклонницам, или же они пользуются спросом у представителей обоих полов? И это что же, ей придется отрабатывать музыкальную карьеру до пенсии, как той самой ветеранше сцены Ольге Кулагиной? Пока в тираж не выйдет, или пока не обслужит всех мужиков ненормального города Мамсбурга и его окрестностей?!

Да на фига ей такое счастье?! Альбина заварила эту кашу, сама пусть и расхлебывает. И Алька, недолго думая, распахнула плотные гардины, подставив прямым солнечным лучам зеркало, благо, время как раз плавно подкатывалось к полудню. Еще чуть-чуть, и проход закроется, и уже некуда будет Альке убежать из этого ненормального мира, где все поставлено с ног на голову.

Зеркало дружелюбно раздвинуло перед ней рябь субстанции.

7

Альбина нежилась в постели. Вообще-то можно было бы уже и встать, да зачем? Телевизор по-прежнему не работал, безжалостно отрезанный Утицким от розетки. Заниматься хозяйством во временной квартире не хотелось, да и не привыкла она тряпкой махать — не ее это специализация. Идти тоже пока некуда — Утицкий не сказал прямо, но Альбина — девушка понятливая и сообразила из его обрывочных фраз, что власть нынче переменилась, Муравич если и не ушел еще совсем, то готовился передать свой бизнес Утицкому, а потому надо просто отсидеться в тишине, дожидаясь звездного часа. Теперь все будет еще лучше, чем при Иоанне. Бразды правления окажутся в руках Утицкого, а человек он для Альбины нынче не чужой, а очень даже близкий, так сказать, свой в доску. Вернее, "в койку". Приятнее всего то, что близость с ним действительно доставляет Альбине массу приятных эмоций и притворяться перед ним ей не приходится. Она вообще не выносит неискренности, а уж в постели — тем более. Уж если ей не было хорошо с Муравичем, то и изображать восторг от близости с ним она не могла себя заставить. А может, не хотела. Просто не считала нужным изображать перед мужем фальшивую страсть. Она любила его душой и сердцем, любила давно, и, казалось, навечно. Любила преданно и верно, и искренне считала, что притворство в постели только повредит их отношениям. Ей и не нужна была радость секса с ним, ей хватало счастья просто находиться рядом с ним двадцать четыре часа в сутки. Она светилась от восторга, деля с ним завтрак, обед и ужин, работу и отдых, постель, наконец. И считала вполне достаточным свое счастье. Она ужасно любила спать рядом с Иоанном, просыпаться с ним, прижиматься к его бесконечно родной груди. Однако и от секса с ним не страдала точно так же, как и не получала от него удовольствия. Вернее, нет. Правильнее будет сказать, что она почти как дитя радовалась сексу с мужем. Вот только радость эта имела корни не физические, а моральные. Она счастлива была дарить себя любимому супругу. Ну и что с того, что ей от близости ни холодно, ни жарко? Зато как хорошо, наверное, Иоанну! Ведь как стонет, сладострастно прикрыв глаза! "Милый, родной, на, бери меня всю, бери сколько и когда захочешь, я вся твоя, наслаждайся мною, а я буду наслаждаться твоим наслаждением". Не совсем, наверное, точно, но максимально близко к ее чувствам и физическому восприятию Иоанна.

Однако вот объявился в ее жизни Утицкий, которого она не столько ненавидела, сколько презирала за его "тряпистость", и вдруг оказалось, что именно Утицкий — самый ее близкий человек на земле. И впервые в жизни Альбина поняла, отчего так сладострастно стонал Иоанн. И теперь точно также прикрывала от страсти глаза, наслаждаясь новым, неизведанным ранее, физическим счастьем. И почему-то казавшаяся вечной любовь к Иоанну вдруг померкла, затуманенная новым чувством, любовью не моральной, но физической. Утицкий по-прежнему не был ей дорог, но почему-то она испытывала ни с чем не сравнимый восторг, когда в полном безмолвии чужой квартиры раздавался вдруг скрежет ключа в замочной скважине. Сердце неизменно оказывалось где-то далеко, в самом низу живота, и радостно скакало там в ожидании очередного праздника плоти.