Анна Инская - Верни нам мертвых

Сказав это, старик дружески обнял моего хозяина и уехал. Вернулась с деревенского праздника хозяйка с детьми и Быстрая Птица объявил ей о великой чести для рода его. Я не хотела этого видеть, и слышать тоже. Напросилась пасти овец подальше от дома. Лучше ночевать на холодной траве и смотреть на звезды чем видеть бесстыжие счастливые глаза Быстрой Птицы и его румяные щеки любимца Судьбы. Лучше согреваться священным огнем, что горит в сердце, чем сидеть в избе с убийцей.

Но вместо того, чтобы следить за овцами, я плакала от горьких воспоминаний моих. Рядом был пруд, который устроил хитрый хозяин. Наконец могла я посмотреть на мое отражение. Но я не подходила к воде, чтобы не захотелось мне броситься в глубину, со связанными ногами. Вдруг сквозь слезы я увидела, что старая женщина идет по склону холма. На ее одежде были вышиты соловей и ворон, и по этому знаку я поняла, что передо мною сказительница. Она спросила меня:

— Южанка, какая буря занесла тебя в наши земли? Отчего твои волосы черны, но в твоих очах не ночной мрак, а светлое вечернее золото?

Я рассказала ей, что моя мать была с северных гор и голубоглаза. Оттого в моих глазах встретились ночь и день. Я рассказала о моем отце и матери моей, о гибели нашего племени, о смерти Хсейора и о том, как хочется мне сейчас встретиться с ним там, куда ушел он. Мудрая женщина сказала мне: есть древнее повествование о том, что губит тебя. Она взяла арфу и запела:

Некогда бог сильнейший, великий бог-громовержец поднял топор боевой,

иным богам говорит он:

"Нет равного мне по росту и по размаху плеч,

небо и океан

да будут моими отныне".

Иные боги молчали,

на бой выходить боялись.

Но встала Тень Громовержца, его огромная тень,

по силе ему равна.

Полмира требует Тень.

Топор свой Тень подняла,

И стали биться они.

Бьет топором Громовержец, но Тень ему отвечает

Ударом такой же силы,

Не будет бою конца.

Тогда воззвал Громовержец к той, что его породила:

"В бою мне даруй победу,

Великая Мать-Земля!"

Великая Мать собрала яд змей, в болотах живущих,

Потом собрала она

Мед растущих под солнцем цветов.

В кубок из рога и меди льет она яд и мед,

Варит любовное зелье,

Сладкий смертельный яд.

Своим слугам она повелела отнести это зелье Тени,

Чтобы Тень познала любовь,

И позабыла о битвах.

А слугами были люди, учуяли запах меда,

В лесу глухом затаились,

Стали пить себе на погибель

Золотое вино любви.

Так род людской был отравлен медовым ядом любовным,

И горе тебе если он

Проснется в твоей крови!

Любовь оплетает жертву, будто зеленый хмель,

Ослепляет сиянием звездным,

И к скорой смерти ведет.

О, если изведал ты сладость меда и горечь яда,

Тогда хватайся немедля

За серый осиновый ствол.

Это предание слышала я от матери моей, но я не верила ее словам. Я верила песням, сложенными теми, кто отравлен любовным зельем. Ибо страстно любящие среди рода людского — как капли оленьей крови на снегу, и по этому следу я шла в Страну Радости. В юности и я изведала это сладкое безумье, любовь, а теперь брожу теперь одна по холмам, бездомная и нищая. Но не жалею о выборе моем. В юности меня лишал разума взгляд моего возлюбленного, а теперь, в старости, мою кровь согревает любовь к словам и образам древних повествований. Найди и ты счастье в любви, девушка с именем неведомой мне богини. Я разрежу веревку на твоих ногах и отведу тебя в военный лагерь южан. Наша земля враждебна иноземцам, а среди своих ты будешь в безопасности и полюбишь одного из подобных тебе. А если ты не боишься неведомого зверя, то я научу тебя искусству пения, и славной станешь ты в стране нашей. В благодарность ты помоги мне, ведь ты знаешь волшебные знаки. Запиши мои рассказы, чтобы они не забылись людьми.

Но я отвечала ей, что не могу уйти. Не только веревка, но и благодарность связывала меня, ведь хозяйка всегда была добра ко мне. Можно разрубить веревку, но нельзя вырвать из сердца благодарность.

Вот что сказала мне сказительница:

— Когда хитрые деревенские жители охотятся на диких уток, они оборачивают стрелы сухой травой. Чтобы не ранить, а лишь оглушить утку. Потом подрезают ей крылья и любят ее как родную дочку. Вот доброта твоей хозяйки. Сено на острие стрелы.

Вот что ответила я ей:

— Она оказалась метким стрелком. Я дала клятву быть верной ей и детям ее. Только ее смерть и смерть ее дочерей могли бы освободить меня от обещания.

Сказительница печально посмотрела на меня, а потом ушла к востоку, и больше не возвращалась в нашу землю. Некому было записать ее сказания, и теперь забылись все, что она знала о богах, кроме рассказа о Громовержце, который я запомнила.

Огненное проклятье

Сказание о любовном зелье понравилась мне и показалась правдивым. Я решила вернуться домой и рассказать его хозяйке. Вошла во двор и увидела, что дружина Быстрой Птицы куда-то разбежалась. Слуги тоже исчезли. Не слышно было ничего, даже голосов детей Быстрой Птицы. Дым не шел из очага. Настал вечер, но в доме не загорелись факелы. Неужели хозяева уехали и не оставили своих дружинников для охраны? Для меня это был удачный случай войти в дом, забрать отцовский лук и припрятать до лучших времен. Вдруг пригодится! Да и хозяйка была бы рада, что больше ничто не напомнит хозяину его прошлую непутевую жизнь горного охотника.

Я набралась храбрости и вошла в дом без хозяйского разрешения. В доме было холодно, темно и тихо. Смоляные факелы обгорели, очаг давно остыл. И тихо было в хозяйском доме, так тихо, как бывает перед грозой. При свете от открытой двери я увидела, что старшая дочь Быстрой-Птицы спит на полу у порога. Я испугалась, что она проснется, закричит, разбудит отца — я отпрыгнула назад! Но она лежала недвижно. Глаза широко открыты, и будто оледенели. А младшая, умирая, успела доползти до мертвой матери, прижалась к ней, будто защиты просила. Странной была их смерть: ни следов ран, ни пятен крови на их льняной одежде. В страхе я хотела бежать оттуда, веря, что их поразило колдовское проклятье. Я думала, что и хозяин уже мертв. Но в тишине я услышала голос Быстрой Птицы. Он лежал у стены, он звал меня. Он прошептал, что три ночи неведомый огонь сжигал его тело и странные огненные видения туманили его разум. А теперь жизнь его клонится к закату быстрее, чем в вечернюю пору солнце спускается к тверди земной. И дышать ему так тяжко, как если бы его грудь, будто ствол дерева, тесно сжали цепкие побеги плюща. Я подумала: уж не Любовь ли убивает его? Но подойдя, увидела в полумраке испуганное, вспухшее как у утопленника лицо, и поняла, что смерть совсем иного рода пришла за ним. Он сказал мне едва слышно: