Николай Князев - Владигор. Римская дорога

— Отпустите его. Разве не видите, он не боится, — поддакнул Максимин.

Пленник шагнул вперед, но ноги его подкосились, и он упал лицом в пыль. Солдаты подхватили его и подтащили к доске, но тут он их оттолкнул и, собравшись с силами, сам взобрался на свое последнее ложе и вытянулся, закрыв глаза. Сверху его накрыли второй доской. И этот образовавшийся из человеческой плоти и дерева пирог накрепко скрутили веревками. Двое солдат принесли пилу и, повинуясь знаку императора, принялись распиливать доску вдоль. Поначалу лезвие проходило между ног пленника. Лишь изредка зубья задевали кожу, и тогда на песок сыпались покрасневшие от крови опилки. Верхняя доска доходила пленнику лишь до подбородка, поэтому мучители могли видеть его лицо. Пока что оно оставалось совершенно неподвижным, хотя по-прежнему очень бледным. Лишь губы его шевелились. Он просил богов даровать ему быструю смерть, но визг пилы заглушал слова молитвы. Такая забава в лагере Максимина была не в новинку — немало привозили сюда бывших сенаторов и военачальников, консулов и триумфаторов, чтобы, поизмывавшись над ними вволю, казнить…

— Ну как, нравится тебе казнь, благородный сенатор? — захохотал Максимин. — Твоим дружкам из курии я обещаю развлечения не хуже.

Солдаты заржали, но крик жертвы на мгновение заставил их замолчать. Однако затем зрителей охватило буйное веселье. Каждый новый крик обезумевшего от боли сенатора вызывал взрыв хохота. Впрочем, не у всех. Солдаты первой когорты Второго Парфянского легиона наблюдали за казнью хмуро, — они вообще были невеселы со дня начала Германской кампании, ибо им пришлось покинуть жен и детей, а потом и привычный лагерь под Альбанской горой близ Рима, сегодня же вид у них был просто похоронный, а многие из них даже отвернулись, когда на песок хлынул поток крови. Максимину особенно это не понравилось, ибо первая когорта состояла из ветеранов, которые, казалось, должны быть ему особенно преданны. Именно для них он велел конфисковать деньги из казны городов, для них вытащили золото из храмов и перелили драгоценные украшения в полновесные монеты. Спору нет, легионеры устали после долгого перехода, да и запасы продовольствия кончались. Не осталось ни сыра, ни бобов, солдаты довольствовались ячменными лепешками, запивая их простой водой. Некстати Максимину вспомнилась старая солдатская шутка, — впервые он услышал ее в тот день, когда перерезал горло своему предшественнику. Он лично раздавал преторианцам награды, и вдруг один ветеран, ухмыльнувшись, сказал новоявленному Августу: «Когда у преторианцев лица делаются хмурыми, в Риме появляется новый император». Тогда эта фраза показалась Максимину невероятно забавной. Он дал остряку золотой и повторял эту фразу при каждом удобном и неудобном случае. Но сегодня эта шутка уже не веселила его. Ничего, вечером доносчики сообщат императору, что болтают в палатках, и горе тому, у кого длинный язык. К утру крамольника прирежут его же товарищи…

Когда пила дошла до грудной клетки, изо рта пленника вытекла липкая струя рвоты, а следом хлынула кровь. Голова дернулась и бессильно свесилась с досок. Визг пилы смолк. Пленник умер. Максимин нахмурился, хотя губы его по-прежнему продолжала кривить улыбка.

— Не останавливайтесь, ребята, — приказал император. — Многие в Риме меня упрекают, что я истребил слишком много патрициев. Они нагло врут. Напротив, я хочу, чтобы уважаемых граждан у нас стало больше. Из одного я сделаю двоих, правда дохлых… А потом отрубите ему голову — вернее, две головы — и пошлите мой подарок в Рим. Сенаторы, я уверен, обрадуются…

Он ухмыльнулся, представив, как будут визжать от страха эти жирные уроды, получив подарок императора, как будут призывать бессильных богов на помощь. А когда император явится в Рим, вот тогда и начнется главная потеха… Максимин еще ни разу за четыре неполных года своего правления не был в Риме. Ну что ж, уважаемые граждане надолго запомнят его приезд. Император поднялся и направился в свой шатер, приказав префекту разбирать лагерь, чтобы еще сегодня дойти до стен Гемоны. В этом городишке император надеялся найти пропитание для солдат, чтобы двинуться дальше, к Аквилее. Сегодняшняя забава ему понравилась больше вчерашней. Вчера посланца сената травили волками.

Откинув полог, к своему изумлению, Максимин увидел, что в палатке его ждут. Не в его обычае было пугаться и звать на помощь охрану. В свои шестьдесят пять лет гигант мог одного за другим побороть пятнадцать человек и ударом ноги сломать хребет лошади. Не отступать же ему перед каким-то тощим человечком в черном плаще с резным посохом в руках. Презирая умников, император, однако, был суеверен и халдеев если не уважал, то опасался. Он регулярно приносил жертвы богам и верил в приметы. Лишь Сивиллиным книгам не верил, над которыми так трясся сенат.

— Как ты прошел мимо стражи? — спросил Максимин.

— Я мечтал о встрече с тобой, Август. — Человек в черном поклонился не без достоинства. — Мое имя Зевулус, я предвижу будущее… Прими мою помощь, Август, иначе ты не проживешь и месяца…

Максимин нахмурился. Вчера вечером молния расколола надвое копье его сына, а сегодня золоченый щит Юлия Вера загорелся от солнца. Это были дурные знаки для юного Цезаря. А теперь этот безвестный халдей пророчит несчастья самому Максимину.

Зевулус вытащил из-под плаща камень, блеск которого заставил Максимина попятиться к выходу из палатки.

— Сегодня, Август, ты подойдешь к Гемоне. Жители не окажут тебе сопротивления. Их просто-напросто там не будет. А когда тебе понадобится моя помощь, крикни трижды «Зевулус» — и я приду.

Не дожидаясь ответа, Зевулус щелкнул пальцами, густой зеленый дым наполнил шатер императора, и халдей исчез.

Глава 4

АППИЕВА ДОРОГА

Пятьсот лет по этой дороге, ведущей к Вечному городу, скрипя катились повозки, стучали копыта лошадей, шаркали сандалии, шлепали босые пятки, но ни один камень, положенный в свое гнездо, не выпал, ни один не истерся. Дорога слегка горбилась посередине, и оттого хлынувшему внезапно дождю не по силам было ее залить — вода стекала в кюветы. По обочинам друг подле друга теснились каменные гробницы, дабы проезжающие могли прочесть имена усопших и помянуть их при случае. Черные силуэты кипарисов напоминали молчаливых стражников. Природа поражала своей пышностью, архитектура — совершенством. Трава тешила глаз сочной зеленью, олеандр — яркостью цветов. Италийская сосна с пышной раскидистой кроной и длиннющими иголками совсем не походила на стройные северные сосны Синегорья.