Константин Соловьев - Геносказка

Прикосновение к листьям было неприятным, они липли к коже, за ними тянулись белесые нити слизи, мгновенно испачкавшие одежду. Да и пахло здесь как из протухшей консервной банки… Но Гензель продолжал работать руками, время от времени пуская в ход нож, чтоб справиться с самыми неудобными ветвями.

«Спокойно! — приказал он себе, когда почувствовал, как слабеет сопротивление ветвей. — Может, в этой ложбине ты увидишь что-то такое, от чего у тебя глаза на лоб полезут. Не вздумай закричать или пуститься наутек!»

И все-таки, раздвигая последнюю преграду, Гензель корил себя за проклятое любопытство.

«У любопытной Бабетты нос распух», — поговаривали старики в Шлараффенланде. Жила ли эта Бабетта когда-либо в самом деле, Гензель точно не знал. Говорили, она работала служанкой у могущественного геномастера и пользовалась почти полным его доверием, несмотря на врожденное и неискоренимое любопытство, нередкое среди прислуги. Однажды геномастер вручил Бабетте контейнер, наказав отнести в замок местного тригинтадуона. «Да только смотри, контейнер не открывай!» — наказал он ей, и Бабетта двинулась в путь. К несчастью, ее любопытство раздувалось с каждым пройденным шагом все больше и больше. От рождения испытывая страсть к генетическим чарам, она места себе не находила, гадая о содержимом контейнера. Наконец она сдалась и решила всего самую малость приоткрыть герметичную крышку контейнера и одним глазом заглянуть внутрь. Но как только она это сделала, из контейнера вырвались помещенные туда генетические чары — и нос ее, вдохнувший их малую толику, стал огромным, как арбуз. Любопытство Бабетты сыграло злую шутку не только с ней. Запертые в контейнере геночары расползлись далеко окрест, превратившись в целое сонмище генетических болезней и проклятий. Гензель подозревал, что история это выдуманная, но чувствовал также и то, что его собственное любопытство может принести не меньше горя. Тут, пожалуй, и оторванным носом не отделаешься…

Гензель выглянул из кустов. Ложбина, поросшая по краю зарослями, и в самом деле оказалась велика. Пожалуй, вместила бы в себя половину городского квартала. Этакая чаша, утопленная в чреве Железного леса. Но чтобы найти источник звука, Гензелю не потребовалось долго ее рассматривать. Потому что источник этот находился прямо у него перед глазами. И не заметить его он не мог, даже если бы глаз и вовсе не было.

То, что он увидел, оказалось невообразимо.

Невозможно.

Он услышал, как клацнули его собственные зубы — судя по всему, мышцы челюсти рефлекторно сократились. Хорошо еще, язык не откусил… Не в силах оторваться от открывшегося зрелища, Гензель попятился. Это было… Чарующе и необычно. Жутковато и прекрасно. Проще говоря, это было нереально — нереально, как и все остальное в этом лесу. Но нереальность того, что находилось в ложбине, была особенного рода. Это была самая странная нереальность на свете.

Может, это творение солнцеликих альвов?.. Но те не избрали бы сумрачный Ярнвид, сочащийся генетическим грехом, местом своего обитания.

Почувствовав, что глаза начинают слезиться оттого, что он долго не моргал, Гензель наконец нашел в себе силы оторваться от необыкновенного зрелища и нырнуть в кусты.

Обратный путь он преодолел за считаные минуты. Бежалось на удивление легко, возбуждение подгоняло короткими электрическими разрядами, от которых мышцы наполнялись позабытой уже силой. И даже голод как будто бы сделался не таким уж и досаждающим.

Гретель сидела там, где он ее оставил, и в прежней позе. Ссутулившись, мертвым взглядом смотрела в землю, и глаза ее, прежде напоминавшие прозрачные горные родники, выглядели пустыми стеклышками. На миг Гензелю показалось, что сестра мертва — просто тихо испустила дух, сидя здесь, на поляне леса, — и сердце от испуга хрустнуло, как попавший под колесо осколок льда. Но Гретель была жива, пусть и обессилена. Услышав шумное дыхание брата, она с трудом подняла голову и даже улыбнулась. Улыбка была слабой, вымученной, но и такая заставила свалиться с души Гензеля многотонный валун.

— Сестрица! — Он торопливо присел рядом. — Слушай, что расскажу! Не поверишь, что я в лесу нашел.

— Что? — спросила она беззвучно, одними губами.

— Это… — столкнувшись с необходимостью описать ей то, что видел сам, Гензель только теперь сообразил, что даже не представляет, с чего начать. — Это… Штука, в общем. Сумасшедшая штука. Но особенная, понимаешь? Я такого прежде… В общем, это как бы мясо.

— Мясо? — В прозрачных глазах Гретель не возникло удивления. Должно быть, даже удивление требует наличия у организма каких-то сил, а их у нее уже не было. — Ты нашел мясо?..

— Мясо. Плоть.

— В лесу?.. На земле?

— На земле, но как бы… О Человечество, ну как тут объяснишь… В общем, это целая гора мяса. Огромная, как трехэтажный дом. Только, видишь ли, это не совсем мясо. Оно как бы… живое.

Вот теперь он увидел в ее глазах удивление. Гретель нахмурилась — так, как обычно хмурилась, встречая в книге сложную страницу, от количества мудреных знаков на которой у Гензеля обыкновенно темнело в глазах. Гретель никогда не перелистывала такой страницы. Она хмурилась и смотрела на нее до тех пор, пока в конце концов лоб ее не разглаживался и она не улыбалась. Тогда она переворачивала ее и читала следующую.

— Живая гора плоти! — выпалил наконец Гензель. — Я не знаю, что это за чертова геномагия, но само по себе такое появиться не могло. Это куча плоти, которая… Кхм… В общем, оно живет. Дышит. Я видел его вблизи. Это как бесформенная куча, в которой все вместе, как в теле, только тело это не человеческое и не звериное. Каркас там из огромных костей, которые удерживают все вместе. А между ними — мышцы, хрящи, вены, артерии… Оно дышит, сестрица! И кровь в нем бегает.

— Это какое-то животное, должно быть, братец.

— Нет! — сказал Гензель с уверенностью, которая взялась в нем непонятно откуда. — И вовсе это не животное. У него ни головы нет, ни рук, ни ног. Ничего, одним словом, кроме внутренностей. Просто огромный живой ком мяса с гору размером. Представляешь себе? У меня аж дух перехватило…

Гретель думала недолго.

— Пошли туда, — сказала она, вставая. Покачнулась, едва не лишившись равновесия, но осталась стоять на ногах. Туфли ее были сбиты и едва держались, чулки давно висели лохмотьями, но, судя по всему, она действительно была готова идти.

— Зачем? — не понял Гензель. — Ты что, сестрица? Я сам туда сунуться не решился, а тебя-то вести… Я не знаю, что это за штуковина такая и как она тут появилась, только вот рисковать и соваться к ней в пасть я не хочу.