Лиланд Модезитт - Башни Заката

Хайлин, в свою очередь, поворачивается к юноше:

— Креслин, помоги-ка мне.

Юноша, обойдя своего мерина, начинает подавать Хайлину мешки с грузом, а торговец тем временем выводит во двор мула.

Пока Хайлин и Креслин вьючат второго мула, Деррилд укладывает мешки и ящики в повозку, беспрерывно бормоча:

— Проклятая стужа! Какая тут, пропади она пропадом, торговля! Только законченный идиот может стать купцом!

Креслин переводит недоуменный взгляд с толстого бородача на Хайлина.

— Не обращай на него внимания, — проверяя упряжь, отвечает на невысказанный вопрос наемник. — Он без конца болтает сам с собой, но лишнего, будь спокоен, не скажет. К тому же не напивается и платит аккуратно, чего о многих не скажешь. Жизнь-то у торговцев нелегкая.

— А что, у охранников легче?

— В известном смысле — да. Нам-то платят независимо от того, выгорело ли у купчины дельце.

Креслин хмурится: ему даже не приходило в голову, что на торговле можно не только заработать, но и потерять деньги.

— А у него… большие доходы?

— Точно не знаю. Деррилд передо мной не отчитывается. Но этим делом он занимается уже давно и имеет в Джеллико хороший дом. С конюшней. Сын у него тоже торгует, но ездит не так далеко, на север, в Слиго, или на юг, к Хидлену.

— А как насчет востока? — интересуется Креслин, подавая напарнику последний мешок.

— Ха… Там особо не разбогатеешь. Выгоду приносит риск, но с дорожной стражей магов не станет связываться даже сорвиголова, вроде Фрози.

Хайлин затягивает последний ремень и под уздцы выводит мула из конюшни.

— То же самое можно сказать и относительно запада. Между землями горных дьяволиц и владениями тирана грабежи нечасты. Там кто угодно может вести торговлю.

— Торговлю! — насмешливо громыхает заканчивающий погрузку повозки Деррилд. — Это ж надо, гонять за двадцать кай телегу с капустой и называть это торговлей. Ха!

Креслин, выдыхая пар, держит поводья обоих коней, и серого, и гнедого. Свой заплечный мешок он закрепил позади седла, между почти пустыми переметными сумами, в которых болтаются грубые, не иначе как предназначенные для лошадей, зерновые лепешки.

— Поехали. Чем раньше тронемся, тем скорее я окажусь у очага, — произносит Деррилд, устраиваясь на козлах. Левой рукой он держит вожжи, правой непроизвольно касается обтянутой кожей рукояти.

Подтянув стремена, Креслин садится в седло. Хайлин лишь хмыкает.

— Куда? — спрашивает юноша.

— Ты в ту сторону далеко заезжал?

— Дальше, чем досюда, я на восток не забирался.

Брови наемника под капюшоном вытертого кожаного плаща ползут вверх, но он направляет своего серого вперед, так и не проронив ни слова.

Отставая от него на половину конского корпуса, Креслин смотрит на открывающуюся за краем заснеженного поля расщелину, тянущуюся к востоку. Вес меча за плечами напоминает ему, что теперь он вроде бы как охранник, причем верховой, а стало быть, удаляться на восток будет гораздо быстрее, чем сумел бы на своих двоих.

— Расскажи мне про Галлос… Все, что знаешь, — просит он наемника.

Тот слегка улыбается:

— Мы держим путь в Фенард, названный, как мне говорили, в честь великого короля Фенардре. Сказители уверяют, что он отбил натиск легионов Запада. И именно его королевство первым отвергло диктат Предания. Город стоит на высокой равнине и обнесен двойным кольцом стен. Наружная стена, та, что пониже, превосходит человеческий рост более чем в десять раз…

XXII

Экипаж громыхает по главной почтовой дороге, ведущей из Блийанса через Сутию на север, к порту Рульярт.

Мегера бросает взгляд вниз, на белый кожаный саквояж, заключающий в себе зеркало, и качает головой. Почему при использовании зеркала у нее выворачивается желудок? Имеет ли это отношение к жизненной связи? Она пытается вызвать знакомое ощущение белизны и чувствует, как начинает покалывать запястья. Хотя браслеты и сняты.

До сих пор ей трижды удавалось послать свою душу вдогонку за сребровласой мишенью, а один раз, дотянувшись со своего постоялого двора до того, где остановился он, — даже коснуться его сознания. Вспомнив об этом, женщина поджимает губы. Мужчины, пусть самые невинные, являются грубыми животными, и это сквозит даже в их мыслях.

Глаза ее пробегают по манжетам длинных, скрывающих рубцы на запястьях, рукавов, но голова кружится, мешая сосредоточиться. Действительно кружится или это всего лишь игра воображения? Может ли быть так, что временами ее сознание словно бы кружат ветры, те ветры, которые она может чувствовать, но которых не может коснуться?

— Нет! — срывается с ее губ. — Почему он, а не я?!

— Что-нибудь не так, госпожа? — спрашивает страж, склонившись к окошку кареты.

— Будь проклято Предание, если я знаю!.. — Мегера бросает в окно испепеляющий взгляд, глаза ее вспыхивают, виски взрываются болью.

Страж успевает убрать голову прежде, чем в окно ударяет язык пламени.

Стиснув зубы, Мегера силится разобрать заглушаемые стуком колес слова стража и возницы.

«…надо поосторожнее. Тиран, она ведь предупреждала…»

«…буду чертовски рад, когда доберемся до Рульярта. Чертовски!»

«…глянь-ка сюда, приятель. Смотри, что получает всякий, кто пытается нас остановить. Ха!»

«…чем скорее уберется на свой разлюбезный восток, тем лучше…»

«…успокойся. Радуйся тому, что тебя не послали за ее любовничком. Говорят, он стократ хуже…»

— Он мне не любовник! — Мегера шипит сквозь зубы, но в ее голове эти слова отдаются грохотом. — Будь ты проклята, сестрица!

Она вспоминает двух девочек, подсматривающих друг за дружкой во дворе, и к ее глазам подступают слезы. Тогда это была игра.

XXIII

Стук копыт эхом отдается от каменных стен ущелья даже когда каньон расширяется, открывая вид на темнеющие вдали холмы.

Едущий впереди Креслина Хайлин касается рукояти меча и напряженно подается вперед, словно силясь что-то услышать.

Юноша не понимает, почему наемник выглядит особенно настороженным именно сейчас, когда после почти трех дней плутания по извилистым горным тропам они наконец приближаются к холмистым равнинам Галлоса. Однако, признавая, что опыт этого человека всяко превосходит его собственный, юноша сосредоточивается и мысленно соединяется с ветрами, прежде всего с веющими близ выхода из ущелья в долину, заросшую кустами. От напряжения он покачивается в седле, на лбу выступают бусины пота, но усилие не пропадает даром.

— Хайлин… — произносит он, выпрямившись, хриплым голосом (у него пересохло в горле). — Там, внизу, за гребнем, прячутся двое или трое. Мы окажемся у них на виду, как только выйдем из-под защиты скал.