Леди Артур (СИ) - Осипов Игорь Валерьевич

— Да какого хрена! — снова раздалось со стороны Иваништа. Внезапно раздражённый тон сменился вежливым: — Я слушаю вас, госпожа.

— Не одолжите ли мне эти вещицы? — послышался в ответ голос Лукреции. Старший халумари засопел, словно не хотел отдавать что-то, в то же время не желая отказывать магичке.

Катарина выпрыгнула из кухонного фургона и подошла поближе. В руках волшебница, уже одетая в серое дорожное платье, держала коробочку со свинцовыми буковками, пинцет, бутылочки с разными чернилами и большую пачку белоснежной бумаги, какую только халумари делают. А вот пресса не имелось.

Теперь понятно, почему Иваништ злится. Он продаёт такие всем желающим завести собственную книгопечатню и водит любопытных показать на свои чудеса. А сами-то делают книги не так. У них большая, как мельничные жернова, коробка гудит и выплёвывает готовые письмена и картинки.

А недавно их печатню обокрали. Ну, как обокрали: пока Герда зажимала в углу оставшегося на ночь сторожить добро халумари, в домик могли залезть все, кто хотел, — и залезли. Вот он и не сознается, списывая на духов и ночное сестринство.

— Не яси.

Шмыгнув носом, Катарина сунулась в свой фургон и получше прикрыла полотенцем стопку книжек с разноцветными картинками — комиксов, добытых тоже ночью. Потом сунула руку в положенную между подлавочных ящиков сумку. Пальцы нащупали драгоценность: она на месте и целая. Мамин подарок на пятнадцать лет.

Тем временем разговор между Иваништем и Лукрецией продолжался.

— Да, сущая безделица, — небрежно бросила волшебница, но голос ее выдавал: лжёт она. И нотки в голосе изменились, и неуверенное сглатывание слюны добавилось. Заинтересованная, Катарина вынырнула из фургона и снова опустилась на тюки рядом с Урсулой.

— Что ты бегаешь туда-сюда, как будто дырку скипидаром намазали? — буркнула мечница, с унылым лицом обнимавшая свой двуручник.

— Я слышала, ты по поручению Юрия подарки разносила… — начала храмовница в ответ. — Там мне ничего не было?

— А если и не было? Тебе-то что? — огрызнулась Урсула. Ей в пору красный шнурок на бёдра вешать — так зло себя ведёт. Но нет, дело явно в дочке.

— Ты за Глорию не рада? Она же в услужение самой графине пошла. Что-то не яси?

Урсула вздохнула, словно ей сто лет отмерили богини, причём в прошлом году, и с кряхтением поднялась:

— Я была рада, когда ее в стражу взяли. Рада, когда пообещали десятницей сделать к зиме. Рада, когда на неё мужички поглядывать начали, аж очередь выстраивалась, — и это при том, что она не красавица. Я бы даже радовалась, если бы ее сиятельство каталась на охоту и по званым ужинам, а дочка везде с ней. Но не в проклятые земли!

— Ну, мы же просто отметим их на карте и нюхнем издали.

— Я уже нюхнула, девочка. Помнишь шацирскую тысячу? Так эта… Решили путь срезать мимо Морозняка. Из тысячи только четверо и осталось.

— А я слышала, четыре сотни вышло, — нахмурившись, произнесла Катарина. Она событиями в королевстве интересовалась и ни один слух про битвы и манёвры не пропускала мимо своих львиных ушей.

— Какая разница, четыре сотни или четыре всего? Мне повезло, деточка. Повезло, что была на марше в самом конце тысячи. Пока твари потрошили первых, остальные бежали без оглядки. И знаешь, деточка, я не боюсь никого, у кого есть кишки и кровь. А тварь, возникающую из пустоты, от дыхания которой человек замерзает и лопается, как глиняный горшок, боюсь. Боюсь даже не за себя. И когда у тебя самой будут дети, вспомни мои слова.

Урсула сунула руку в свою торбу и достала небольшой чёрный мешочек:

— Возьми. Хотя постой…

Мечница осторожно извлекла оттуда большую золотую заколку для плаща с голубоватым камнем. Она со вздохом покрутила драгоценность в пальцах, рука было дёрнулась сунуть в кошель, но замерла.

— В бездну! Я не воровка, — произнесла Урсула, а потом повысила голос: — Юн спадин! Юн спадин!

Юрий, с пыхтением перебиравший белые листы с перечнями, состроил жалобную рожицу и повернулся. Все его естество выражало, как он ненавидит ковыряться в свитках и книгах, что это за пытка для него, а тут ещё и отвлекают.

— Эта… юн спадин, я тут нашла давеча, — протянула Урсула заколку. — Можно я эту красивую медяшку со стекляшкой себе оставлю?

Юрий вздохнул и почесал в затылке и снова вздохнул:

— Я как бы ее для Клэр приготовил.

Катарина нахмурилась, услышав имя графиньки. Обойдётся эта сучка: и так вон какой ножик достался, под стать фамильному гербу. Храмовница быстро выхватила заколку из пальцев Урсулы и ловким движением прицепила к вороту поддоспешника мечницы.

— Я так думаю, ее сиятельству дарить медь со стеклом не к лицу.

— Вааще-та, — произнёс Юрий странное слово на своём языке и продолжил: — это золото и самоцвет.

— Значит, фальшивое золото.

— Ничего не фальшивое. Оно один к одному с серебром мешанное, у нас так принято.

— Вааше-та, — повторила за ним необычное слово Катарина, — ты ведёшь себя как скряга и саска.

Юрий замер, Андрэй оторвался от бумаг и пробормотал непонятное «захамутали». Иваништ чему-то крякнул и направился к крыльцу, где появилась леди Ребекка.

Храмовница видела: две богини — благоразумная Юста и вспыльчивая Агния, которая не только огнём повелевает, но и яростью и гневом, — играли чашами весов в душе Юрия, который думал, как ему поступить. С одной стороны, Катарина — наёмная телохранительница, а он — работодатель, но с другой — они проводят ночи, как жена и муж. И девушке срочно нужно было что-то делать. Она подошла поближе и поддела халумари за подбородок, глядя в голубые глаза сверху вниз:

— Ты обиделся?

Юрий снова застыл с растерянным выражением, а потом убрал руку девушки от своего лица и отступил на два шага.

— У… у нас так не принято, — неуверенным голосом заговорил он. — У нас… у нас, — он поискал что-то взглядом, но не нашёл: — Да пусть забирает. Не в золоте дело. И там ещё один подарок, — наконец, сухо произнёс Юрий.

Катарина повернулась к Урсуле, которая предусмотрительно выложила на свёрнутый вчетверо мешочек золочёную чернильницу, ювелирной работы перья, перочинный ножик и шкатулку под них.

— Как-то так, — пробурчал Юрий и пошёл вслед Иваништю, оставив девушку в компании Урсулы и Лукреции. А с крыльца раздался громкий крик лужёной глотки Герды:

— Сбор! Всем прибыть к леди Ребекке!

— Не понимаю, — пробормотала Катарина. — Почему так?

Урсула пожала плечами, зато заговорила волшебница:

— Они другие. Не забывай этого. Там, где наш мужчина расплачется и бросится в объятия — лишь бы пожалели, лишь бы женщина не отвернулась, халумари стиснет зубы. Там, где наш падёт ниц и начнёт молить божеств о снисхождении, халумари будет искать иной путь.

Катарина опустила голову и поглядела на пальцы, которыми только что поднимала подбородок Юрия. Внутри сделалось горько. Обидно. Она старалась, как лучше, а получилось то, что в бездну выкинуть не жалко.

— Не понимаю, — прошептала она.

— Он тоже не понимает, — произнесла Лукреция и добавила: — Ты для него тоже другая.

— И что теперь делать? — тихо спросила Катарина.

Волшебница улыбнулась и пожала одним плечом:

— Найди то, что будет интересно вам обоим. У меня есть содержант. Мы не любим друг друга, но у нас имеются общие увлечения, и я всегда рада его визиту.

Катарина быстро подняла взгляд на волшебницу. Взгляд, в котором быстро загорелся демонический огонёк.

— Яси. Общее, — чуть ли не выкрикнула она, а потом быстрым шагом направилась к крыльцу. Найти общее — это как найти слабость врага, хотя Юрий и не враг.

Катарина тряхнула головой. Она не любила сложных и запутанных объяснений, так ее приучили в ордене: все должно быть сказано и доложено в двух словах. Долгие рассказы уменьшают шанс на победу.

Общее. От такого простого слова в душе и на лице девушке поселилась уверенность. А если ты уверен в победе, то ты непременно ее добьёшься.

Она только не увидела, как Урсула и Лукреция за ее спиной одновременно вздохнули, переглянулись и воздели очи к небесам.