Вера Огнева - Дети вечного марта. Книга 1
Бить ему в морду расхотелось. Хреново было собаке.
— Наливай, — рыкнул Эд, подойдя к костру.
Шак набулькал ему не из бутыли — из фляжки, которую держал отдельно. Эд махнул, занюхал рукавом.
— Еще плесни.
Апостол без звука добавил. Теперь Эд пил мелкими глотками. И эта порция кончилась. Он уткнулся носом в рукав, а когда оторвался, стало понятно — уже никакой. Глаза подернулись пеленой пьяного равнодушия. Шак забрал у него кружку. Фасолька стащила нагретый плед и укутала собаке плечи. Тот как не заметил. Он и не мигал даже. Сидел, глядя в огонь, истукан — истуканом.
Сане стало страшно. Вроде начал привыкать, а повернуло новой стороной — внутри раненой вороной забилось: да на фига оно мне! Зачем?! Непонятки их и странности; любовь, которая не любовь совсем, а ярмо; обычаи, от которых его воротило.
Лучше — обратно к людям. И что, что тупые. Зато с ними все понятно. Не нарушай, не залезай, не заступай дозволенной черты. Делай, что велено, не нарывайся, не спрашивай, не желай, не смей… делай вид и тебя примут. Играй в их игру — станешь своим. Это ничего, что по одной плашке придется бегать. Научишься. Очередная баба, проведет рукой по лохматой спине, да и намекнет: либо в хозяйстве заместо помершего мужа оставайся, либо на спрос к колдуну пойдешь. Или: глянь-ка чистюков-то понаехало. Тебя как, сразу им предъявить, али в подполе мышей дни три половишь? Чистюки загостились, значит, кот еще посидит. А когда съедут, глядь, он уже к темноте привык. Или стражник придорожный докопается: почто книжку с собой таскаешь? Нашел. Он рыгнет в лицо луком и пивом: докажи. Сам руку ковшиком держит, доказательство принять. Не нашлось, опять же — к колдуну. Тот присмотрится: ать! попался кот.
Все равно когда-нибудь прихватят. На бабе ли, на книге ли, какая разница?
Шак смотрел строго. Собака — сквозь. Солька, как сидела, так и заснула, сейчас в костер свалится. Саня метнулся, успел подхватить, взял на руки. Она сонно чмокнула. Кот, не оглядываясь, понес ее в шатер. Плевать! Принято у них туда заходить после того, или нет? Перебьются. Нечего девчонку морозить. Да и ему надоело макушкой капли ловить. А вы, если хотите, сидите снаружи да переживайте собственную гнусность.
Цыпа спала колода — колодой. Протопай по ней, не проснется. Саня уложил Фасольку и выглянул наружу:
— Шак, тащи собаку в тепло.
Апостол поднялся, сгреб Эда за шиворот и понес. Тот болтался в его могучей длани как тряпка. И этого пристроили и только потом улеглись сами — каждый на свою сторону.
В стенки шатра дробно стучали капли. Рядом всхрапывали лошади. По верхушкам сосен гулял ветер. Саня еще какое-то время вертелся, приноравливаясь к комковатому холодному ложу. Нагрел место и только тогда, дав себе, слово при первой же возможности уйти от арлекинов, уснул.
Засыпал, было тесно и сыро, проснулся — свободно и холодно. Сквозь швы полога пробивался свет. В дальнем углу спал, завернувшись с головой, собака. Кот потянулся. По привычке проверил все ли его вещи на месте, спохватился: да куда им деваться! И высунул голову наружу.
Наконец-то прояснилось, и стало теплее. Пар уже не валил изо рта, вырывался легкой струйкой, и ту заметишь, только если сильно скосить глаз к носу. Шак раскидывал по кустам, недосушенные со вчерашнего вещи. Солька хлопотала у костра. Бутончики в волосах еще не раскрылись. Цыпа с отрешенным видом бродила по опушке.
Саня медлил, прикидывая, как бы так вылезти из шатра, чтобы не намокнуть, и дождался — получил чувствительного пинка под зад.
Э-д-д-д! Сволочь! Кот прыгнул и развернулся. Ну и рожа! Глаза у собаки заплыли. Поспи-ка пьяным в холодной мокрой постели, которая и постелью-то называется исключительно по привычке — лежка волчья. Ща серый глаза продерет и кусаться полезет.
Кот стоял, прикидывая, куда ловчее приложить собаку: в рожу или под дых, а тот вылез, с кряхтением распрямился, насмешливо глянул на готовые кулаки и с места колесом пошел по поляне, завершив каскад сумасшедшим сальто. Взвизгнула Фасолька, чертыхнулся Шак. Цыпа оторвалась на мгновение от своих хождений и без улыбки, строго глянула на озорника.
Саня оторопел. Вот те нате! Вчера была восторженная чокнутая молчунья, сегодня — курица. И все! Чуть что — заквохчет и на тощую задницу сядет: с места не сойду, пока не угомонитесь. Постояла, строго поглазела на расшалившегося Эда и — снова да ладом — по опушке.
— Цыпа, где дорога? — походя, окликнул ее Шак.
— На восток верст пять. Тропа рядом. Повозки пройдут, — отозвалась та, не поворачивая головы. Не до них ей.
Собаку на всякий случай сгоняли в разведку. Пока он шнырил по округе, собрали манатки, зачехлили телеги, поели сами, потом покормили вернувшегося труженика нехоженых троп, и двинулись.
Не сильно езженная, но таки дорога, а не звериная тропа, объявилась именно там, куда махнула крылом вещая беременная курица. Правда, часа три пришлось трястись по кочкам, но дальше дело пошло веселее. Кони застучали копытами в подсохшую землю, повозки запрыгали на ухабах. Саня уже примеривался, достать книжку, когда на головной телеге трубно заорал, а потом и натурально затрубил в рог Апостол.
— Санька, прячь книгу, Цыпа, доставай гадательные причиндалы, — крикнула с облучка Солька.
— Село? — подняла голову курица.
— А леший его знает. Я пока не вижу, но Шак трубит.
— Ага, ага, — заквохтала Цыпа и полезла рыться в сумках. Саня не переставал удивляться, происшедшей в ней перемене. Подменили девку. А, собственно, чего ты, котяра непроходимый, удивляешься? Все куры, которых ты досель встречал, именно так себя и вели. Или они по жизни — беременные? Одну только яловую и удалось повидать, а как покрыли — нормальная наседка.
Глава 4
Шак
— Я пришел попрощаться.
— Я тебя не отпускаю.
— Я пришел попрощаться.
— Прощай! Но помни, ты больше никогда не переступишь порог моего дома.
— Это и мой дом.
— Уже нет. Ты сам отрекся.
— Я не отрекался. Я только хочу найти брата.
— Он пошел против воли клана. Он преступник.
— Он — мой брат!
— У тебя есть другие братья.
— Пусть они станут Вашим утешением.
— Глядя на тебя, и они захотят уйти. Ты бросаешь свой народ. Идет война. На счету каждый мужчина. Ты предатель!
— За что мы воюем, матушка? Почему эта война никак не кончится? Зачем рожать сыновей, если их все равно убьют?
— Ты трус! Мужчины клана Серой лошади рождаются, чтобы воевать. Так было всегда. Только люди-рабы могут мечтать о мире. Мы — высшие существа. Война очищает кровь. В живых останутся сильнейшие. Они будут продолжать род. Иначе — вырождение. На Западе ты уподобишься рабу! Их герцог уравнял нас с людьми. Он предал аллари!
— Но мы, в конце концов, перебьем друг друга! На нашей земле останутся только рабы. Либо мы так ослабеем, что герцог без труда нас захватит.
— Убирайся с моих глаз! Тот, кто ставит под сомнение наши законы и традиции, считай, уже умер. У меня больше нет сына!
* * *Занесло, так занесло. Шак не ожидал, что они провалятся в Невью. Глухомань. Битый час телеги катили по торной дороге, а никаких признаков жилья. И поля вокруг, не поля — поляны. Тут сроду земля не пахана.
Никто из товарищей в пограничье не бывал. А уж Невья — самая дальняя даль. Шак впервые услышал об этой сторонке лет, наверное, десять назад. Чалый как-то обмолвился, что проскочил страшную волость со своими цыганами на рысях. Мол, никому не пожелаю. А уж настращал! Наврал, поди, с три короба.
— Эд, — позвал Шак. — Ты что-нибудь о Невье знаешь?
Дорога позволяла лошадям идти голова в голову. Сашка и девочки занимались своими делами. Собака покосился в их сторону и наморщил лоб:
— А никто ничего толком не знает. Однако слухов — масса. Единственное, что я точно помню: тут три крепости, которые с древних времен стоят на местах прорывов. Невья ближе к герцогскому домену. До здешних мест рука власти смогла дотянуться. В Камишер — нет. Но там народец поселился ушлый, сами за себя смогли постоять. И заметь, если в Камишер через границу ползет всякая животная пакость, в Невье — в основном, люди. Отец рассказывал, в прежние времена, Невья служила местом ссылки для провинившихся синьоров. Отбыл четыре года — возвращайся за прощением. Потом туда ехали по собственной инициативе. Кстати, инициатива всячески поощрялась властью. Захотел выбиться, собирай манатки и вали, сторожить границу. Вернешься — тебе почет, уважение и куча денег. На ленное поселение тут никто не оставался. Как дела обстоят на сегодняшний день, один леший ведает.
— С синьорами понятно, а население? А кто тут на земле сидит? Кто пашет, сеет, сапоги тачает?
— Думаю, потомки, тех, кто пришел через границу, да беглые из герцогского домена. Не исключено, они тут все перемешались.
