Вера Камша - Несравненное право

— Нет, у нас одна дорога! Проклятый меня побери! В Гелань или, еще лучше, в мои владенья. Я не дотронусь до тебя, я даже приезжать туда не буду, если ты не позволишь. Но я буду за тебя спокоен! Буду знать, что ты есть, что тебе ничего не грозит.

— А мне и так ничего не грозит, — улыбнулась Леопина, — все, что могло со мной случиться, уже случилось, и ни ты, ни кто другой ничего не изменит…

— Но не можешь же ты жить одна, в лесу?

— Могу. Только это я сейчас и могу, Шани… Не знаю, что бы было, если бы ты застал меня в Мунте. Сердце, оно ведь непредсказуемо. Счастье это нам бы вряд ли принесло, но без счастья живут почти все. Может, я и пошла бы с тобой, просто чтобы куда-то идти… Но тебя не было, и я решила…

— Но… разве тут есть циалианская обитель? Или ее будут строить?

— Нет! Пока я жива, ИХ, — она произнесла это с неожиданной яростью, — здесь не будет! Шани. Я больше не человек. Кэриун… Не знаю, тебе Рене или Роман рассказывали?

— Да, — он медленно кивнул.

— Тогда ты поймешь… Кэриун позвал меня, и я согласилась. Прежняя Хранительница топей погибла, и ее заменила я. Даже захоти я теперь все изменить, это ничего бы не значило. Я привязана к Кабаньим топям, я их часть, а они — часть меня… Я — Хранительница, Шани. Причем ставший Хранителем человек, в отличие от эльфа, не может покинуть места, которому он дает обет… наверное, мне не следовало с тобой встречаться, но ты должен понять, что я — прошлое. Твоя жизнь теперь намного короче моей, и ты не должен ее тратить, догоняя вчерашний день. Для тебя меня нет, пойми это и прими…

— Нет! — крикнул Шандер.

— Да…

Рене пошевелил губами, продолжая в мыслях разговор с женой, и быстро прошел к Его Святейшеству.

Феликс принял герцога более чем официально, и причина была очевидна — рядом с архипастырским креслом с видом оскорбленной в лучших чувствах добродетели стояла Ольвия, предусмотрительно закутанная в скромную темно-серую одежду, а три резных седалища у стены занимали Максимилиан, духовник Ольвии Назарий, какового она притащила с собой в Святой город, и какой-то незнакомый Рене клирик. Что ж, пить, так пить… Рене отвесил пастырям полагающийся по канонам поклон и почтительно поцеловал перстень с изумрудом, решив про себя, что если церковники станут уж слишком наседать, он, Рене, прощаясь, «нечаянно» оговорится и поклянется Великими Братьями, дав понять, что Эланд отнюдь не является вотчиной Церкви Единой и Единственной.

Максимилиан оглядел герцога с ласковой укоризной и возвестил:

— Рене из дома Эландских Волингов! Твоя супруга перед Творцом и людьми обратилась к Церкви с жалобой на тебя и находящуюся с тобой в прелюбодейной связи дочь тарского господаря Герику. Так ли это? Признаешь ли ты свою вину?

— Да, это так, — Рене гордо вскинул белую голову: слова были произнесены, а играть в открытую было ему всегда легче. — Я люблю Герику, она любит меня. Перед Богом и людьми она свободна, я же вины своей перед этой женщиной не признаю, так как брак наш был устроен по политическим соображениям и она с самого начала оговорила себе полную свободу.

— Так ли это, дочь моя? — удивленный и обеспокоенный тон кардинала мог ввести в заблужденье кого угодно, но Рене прекрасно знал, что клирик давно и во всех подробностях осведомлен о личной жизни эландских властителей.

— Ваше Высокопреосвященство, — Ольвия немного замялась, из чего Рене понял, что она не ожидала такого поворота дел, — я была выдана замуж за стоящего здесь Рене совсем юной девушкой, и я была ему достойной женой. Не скрою, — герцогиня потупилась, — нравы эландского двора в силу его удаленности от Святого престола несколько более свободны, чем хотелось бы. Но теперь, когда супруг мой должен принять корону из рук Церкви, я намерена искоренить распущенность, дабы таянский двор стал одним из самых благолепных дворов Благодатных земель.

Умно, мысленно одобрил супругу Рене, списать все на прошлые заблуждения и обещать Церкви усиление ее позиций. Тем более Ольвия не очень-то и рискует. Ее любовник вряд ли последует за ней в Гелань, а искать себе нового поздновато, так что будущей королеве самое время начинать думать о добродетели. По крайней мере, он, Рене, не намерен мешать ей спасать душу путем плотского воздержания.

Максимилиан, казалось, обдумывал услышанное.

— Ты права, дочь моя, что нравы эландского двора лучше оставить в Эланде, Церковь не склонна напоминать людям о свершенных ошибках, если те покаялись и попросили прощения, но люди не столь склонны забывать чужие грехи. Королева же должна быть вне подозрений, как никто другой.

— Брат Назарий, — бархатный взгляд клирика обратился к низенькому седому духовнику Ольвии, — исповедовалась ли ваша духовная дочь в грехе прелюбодеяния, и дано ли ей отпущение? Или же она не знает за собой подобной вины?

Назарий робко заморгал подслеповатыми глазками и сообщил, что его духовная дочь в совершенном грехе не каялась…

Ольвия наградила старика грустной и ласковой улыбкой и подтвердила, что вины за собой не знает.

— Что ж, — вздохнул Максимилиан, — добродетель должна занять причитающееся ей место. Я слыхал, что твоя кормилица, дочь моя, недавно пыталась защитить твою честь, но была осмеяна?

— Да, — скорбно опустила голову Ольвия, — неразумные и злые над ней жестоко насмеялись.

— Тот ли человек Зенобия, словам которого можно доверять?

— Да, — с трудом скрывая торжествующую улыбку, твердо произнесла герцогиня.

— В таком случае мы хотели бы ее выслушать.

— Она здесь, Ваше Высокопреосвященство, — с чувством произнесла истица, — Зенобия никогда не оставляет меня надолго.

— Пригласите ее.

Рене с возрастающим интересом наблюдал за тем, как разворачиваются события. Он достаточно хорошо знал Максимилиана, чтобы понять, что тот что-то затевает, но что? Впрочем, как бы то ни было, от Герики он не откажется.

Зенобия вошла с сознанием собственной значимости, и Рене запоздало пожалел о том, что за девятнадцать лет знакомства у него не нашлось свободной минутки, чтобы придушить мегеру. Максимилиан, выждав, пока кормилица оглядится, важно ее благословил и попросил рассказать все, что она знает. Баба затараторила, как стая сорок, жалуясь одновременно на всех. Похоже, старая ведьма была истинным кладезем сплетен и имела глаза на затылке и уши на животе, как раз на уровне замочных скважин. Рене от отвращения передернуло, но Максимилиан слушал старуху с невозмутимым лицом, не останавливая, но и ни о чем не спрашивая. Постепенно словесный шторм начал спадать, и Зенобия, растерянно поморгав лишенными ресниц хитрыми глазками, остановилась.