Тэд Уильямс - Игра теней

Пока Мэтт Тинрайт вытирал пот со лба и переводил дыхание, Пазл сыграл на флейте несколько тактов. На взгляд Тинрайта, мелодия была слишком веселой и не соответствовала трагическим событиям, о которых шла речь в стихах. Но он закончил поэму слишком поздно, и для того, чтобы подобрать подходящую музыку, времени не оставалось.

Мэтт кивнул старому шуту, давая понять, что готов продолжить. Многие придворные — правда, далеко не все — учтиво понизили голоса.

— Наконец Суразем взошла на родильное ложе, — провозгласил Тинрайт.

Слова он произносил нараспев, на сианский манер, что вошло в моду при дворе.

Четыре ветра прилетели, дабы охладить ее лоб.Ее сестра, ее живое подобие, стояла у изголовья —Темная Онейна, связанная священным обетом,Подобно волу, коего против воли запрягли в плуг.Ее собственный малолетний сынВисел, скованный смертным холодом, на сосновом суку.Ибо жестокий Сверос провозгласил, что никтоНе должен принимать роды у одной из сестер…

В какое-то мгновение Тинрайт почти забыл о том, что в этом многолюдном зале ни единая живая душа не вслушивается в его слова. Если бы кто-то вдруг пожелал понять, о чем идет речь в поэме, шум голосов и взрывы пьяного смеха помешали бы ему. Тем не менее тягостные предчувствия, угнетавшие душу поэта в последние дни, внезапно растворились. Гордое сознание того, что он читает свое творение перед королевским двором Южного Предела, пьянило его, как крепкое вино. Он настал, звездный час Мэтта Тинрайта!

Но лишь голова отпрыска Перина появилась из божественного лона,Темная Онейна поняла, что пришло ее время, и похитилаОбагренного кровью младенца из чрева своей сестры.Погубив существо, которое так долго оплакивал весь мир,Онейна жестоко отплатила за смерть ее собственного сынаИ посеяла времена великой вражды между богами.

Одним из немногих, кто действительно внимал поэме, был ее заказчик — Хендон Толли. Когда Тинрайт заметил это, по спине у него пробежали мурашки. Другой слушательницей оказалась Элан М'Кори, предмет несчастливой страсти поэта, женщина, которая предпочла его любви смерть.

Все остальные остались равнодушны и к Тинрайту, и к его творению. Особенно откровенно пренебрегал поэмой брат Хендона, герцог Саммерфильда. Карадон Толли куда больше походил на покойного Гейлона, чем на нынешнего правителя Южного Предела. Выступающая вперед челюсть свидетельствовала о суровом характере, а широкие плечи — о незаурядной физической силе. Квадратное лицо герцога не выдавало ни малейшего проблеска чувства и казалось лицом статуи. Однако Тинрайт знал, что невозмутимость Карадона обманчива — молва утверждала, что он подвержен вспышкам ярости и скор на расправу, хотя, в отличие от брата, быстро остывает и не склонен упиваться собственной жестокостью. Герцог Карадон бесцеремонно разглядывал придворных, толпившихся в огромном банкетном зале, словно прикидывал, будут ли они верно служить братьям Толли. Всякий, кто ощущал на себе его тяжелый взгляд, приходил в замешательство и не мог скрыть беспокойства.

Глядя на этого человека, сильного и могущественного, Мэтт Тинрайт ощутил, как сердце его болезненно сжалось.

«Видно, я совсем спятил, если решил вмешаться в дела братьев Толли! — вздохнул он про себя. — Я для них лишь жалкая букашка. Они раздавят меня и не заметят».

Он вспомнил, как несколько дней назад понуро тащился в замок, уверенный, что идет на казнь. Эти воспоминания ожили в его душе, вытесняя строки поэмы. Тинрайт судорожно сглотнул подступивший к горлу ком, усилием воли заставил себя сосредоточиться, раскинул руки и возвысил голос:

Когда Сверос, грозный властелин Всего Сущего, умер,Три вероломных брата, вскормленные предательством,Замыслили похитить то, что по праву принадлежало Перину.До той поры они скрывали свои черные намеренияЗавесой льстивых слов и фальшивых улыбок.Тем временем Змеос, их главарь, был пожираем огнем зависти.

Тинрайт заметил, что шум в зале усилился — некоторые придворные, уставшие слушать, ерзали на стульях и явно выражали нетерпение. Душу поэта раздирали два одинаково сильных чувства: он страшился гнева всемогущего Хендона и боялся насмешек над своим сочинением. В тревоге Мэтт спрашивал себя, не слишком ли затянутым получилось вступление. Ведь любой ребенок, воспитанный в истинной вере, с пеленок знает историю о трех братьях, на которых восстали другие три брата, дети того же отца. Но теперь этой истории надлежало придать особое звучание — ведь Хендон Толли пожелал провести параллель между войной богов, разгоревшейся в начале мира, и недавними событиями в Южном Пределе. Поэтому в поэме необходимо было всячески подчеркивать чистоту и самоотверженность отпрысков Мади Суразем и вероломство старого Свероса, повелителя Сумерек. Нетрудно было догадаться, что таким образом Хендон рассчитывал приписать себе чужие добродетели.

Тинрайту было немного стыдно, что он поставил свой талант на службу подлинному воплощению зла, каким, без сомнений, являлся Хендон. Но поэт утешал себя тем, что ни одна живая душа не поверит в эту невразумительную чушь. Олин Эддон пользовался всеобщей любовью, в юности стяжал славу бесстрашного воина, в зрелые годы — мудрого и справедливого правителя. Ни у кого и мысли не возникнет, что в образе низкого и подлого Свероса выведен король-изгнанник. Ведь возвращения Олина ждут все жители Южного Предела.

К тому же Тинрайт был поэтом, а поэтам не пристало сражаться с сильными мира сего. Так он часто говорил себе. Наставлять земных властителей на путь истинный — неблагодарная задача, на нее не стоит растрачивать поэтическое вдохновение. Долг поэта — оберегать свой талант, а значит, и свою драгоценную особу.

«Мы, жрецы Гармонии, слишком уязвимы, — повторял себе Тинрайт. — Лишь после гибели поэта осиротевшее человечество осознает тяжесть утраты и впадает в неутешную скорбь. Но, увы, от этой скорби нам уже ни холодно ни жарко».

Обведя глазами зал, Тинрайт вновь убедился в том, что лишь Хендон Толли вслушивается в слова поэмы с неподдельным интересом. Его брат Карадон перестал ощупывать толпу глазами и обратил равнодушный взор на гобелены, украшавшие стены банкетного зала. Придворные перешептывались, украдкой бросая на герцога любопытные взгляды. Нынешним утром большинству из них пришлось, невзирая на холод и пронизывающий ветер, участвовать в торжественной встрече Карадона. Герцог Саммерфильда высадился на берег и прошествовал в замок в сопровождении своей свиты, а также целого эскадрона солдат в полном боевом вооружении. На их щитах красовался герб семейства Толли — дикий вепрь на фоне скрещенных копий. Лица солдат были так суровы и угрюмы, что даже самые беспечные горожане поняли: братья Толли не просто устроили эффектное зрелище, они демонстрируют свою силу.