Медея Колхитида - Танец на ветру

Карл шел впереди надзирателя, пытаясь по направлению определить, в какую часть темницы они идут. Они то поднимались по лестницам, то спускались, и по его расчетам, пришли на первый этаж. В этой части тюрьмы многочисленные двери выходили в коридор, по которому вели заключенного. В одну из дверей надзиратель постучал.

— Войдите!

Луч света ослепил Карла. Человек, сидящий за столом, повернул лампу и направил свет Карлу в лицо. Карл стоял, ослепленный светом, не зная, что ему делать, куда идти.

— Садитесь.

Карл осторожно сел на краешек стула. Хозяин кабинета кивком приказал надзирателю оставить их вдвоем. Когда надзиратель вышел, он отвел свет в сторону, и Карл, когда зеленые круги перед глазами исчезли, получил возможность присмотреться к человеку, сидящему напротив.

Вид у него был неприветливый — заостренный нос, желтые выдающиеся скулы, глаза маленькие, но живые и проницательные. В лице было нечто, напоминающее одновременно и куницу и лису. Голова на длинной, подвижной шее, вытягивающейся из-за ворота, словно голова черепахи, высунувшаяся из панциря.

Карлу он не представился, сразу же осведомился об имени и фамилии допрашиваемого, о роде его занятий и месте жительства. После этого, вместо продолжения допроса, произнес длинную речь об опасности, которая грозит маленькому человеку, осмелившемуся сунуться в политику. По окончании этой части своей речи, вперив ястребиный взгляд в несчастного Карла, он предложил поразмыслить о своем положении.

Размышления Карла были несложны: он проклинал тот день и час, когда он поддался на уговоры своей невесты подзаработать немного золота, выдав родителей и Хиш. Но деваться уже было некуда, теперь речь шла о его собственной шкуре.

Основной чертой характера Карла был глубочайший эгоизм, приправленный чрезвычайной трусостью и скупостью. Жажда золота занимала немало места в этой смеси чувств. Любовь, которую он испытывал к погибшей жене, во многом смягчала нрав, но была все же чувством второстепенным и не могла бороться с основными чертами характера.

Карл серьезно обдумал то, что ему сказали.

— Поверьте, я мало что знаю.

— Неужели? — недоверчиво спросил человек. — Но если это действительно было так, вы бы сюда не попали.

— Как или, вернее, за что я нахожусь здесь — вот этого я не могу сказать, потому что мне это самому не известно, — Карл попытался спокойно отвечать на вопросы, хотя его била холодная дрожь.

— Но вы должны были совершить какое-нибудь преступление, раз вас обвиняют в государственной измене.

— В государственной измене?! Немыслимо! Я ни в чем не виноват!

— Скажите, — вкрадчиво спросили его, — разве ваши родители не имели подозрительных знакомств?

— Родители? — Карл растерялся: следовало ли ему во всем отпираться или выложить все начистоту? Если он станет все отрицать, могут предположить, что он знает слишком много и не хочет признаваться. Сознаваясь, он докажет добрую волю, и тем самым спасется. Поэтому он решил рассказать все.

— Да, у моих родителей были неподходящие знакомства. Но я к ним не имею никакого отношения.

Человек за столом нахмурился.

— Поймите меня правильно, — поторопился уверить Карл, боясь, что его обвинят в пособничестве, — даже если я знал об этих знакомых, я ничего не мог сделать. Я и моя невеста не раз пробовали образумить моих родителей, но они нас не слушали. Они даже моего сына против меня настраивали. Все равно я не мог на них донести, ведь они оставались моими родителями. Но я готов сотрудничать.

И он с пугающей легкостью начал рассказывать обо всех более или менее знакомых людях, которые когда-либо общались с Тардесом и Даллой. Допрос длился пять часов. За это время он успел рассказать о многом, что давно уже считал забытым.

— Хорошо. На сегодня достаточно. Позже мы продолжим этот разговор, — прервал его человек за столом.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на столе перед ним. Дверь открылась, и в комнату вошел надзиратель.

— Уведите заключенного! — приказал он надзирателю.

— Куда прикажете его увести?

Несколько мгновений человек молчал. Карл за это короткое время покрылся холодным потом от ужаса.

— В камеру, — произнес этот страшный человек безразличным тоном.

"О, Единый! За что мне все это! Что за преступление они совершили, что меня считают опасным преступником?"

Карл был близок к отчаянию, как вдруг дверь открылась, и в комнату зашел Трейн.

— Допрос закончен? — спросил он, едва зайдя в комнату.

— Да, к сожалению, этот человек не сообщил ничего существенного. Но, думаю, заключение пойдет ему на пользу, и он расскажет, кто еще замешан в заговоре.

— К какому заговору? Я ни в каком заговоре не участвую! Я невиновен! — в панике вскричал Карл, чувствуя, что петля палача охватывает его шею.

— Ну, что вы! — не обращая внимания на Карла, они продолжали разговаривать. — Этот человек никогда не участвовал в заговоре.

— Но он обвиняется в государственной измене.

— Я думаю, что это просто ошибка, — со странной улыбкой сказал Трейн.

Воодушевленный проблеском надежды, Карл не видел переглядываний и улыбок всех присутствующих.

— Конечно, ошибка! Я невиновен.

— Вот видите. Перед вами абсолютно честный человек. Я думаю, его можно отпустить домой. Если его родители вернутся домой или появится кто-либо подозрительный, он немедленно сообщит нам. Не правда ли?

Последние слова были обращены к Карлу.

— Да-да, разумеется, — поспешно заверил тот.

— Ну, хорошо. Раз вы так настаиваете. Под вашу ответственность, Трейн.

— Я верю этому человеку. Надеюсь, он меня не подведет, — произнес он, пристально глядя в глаза Карла.

Карл почувствовал большую благодарность к этому человеку. Он был готов сделать что угодно, чтобы оправдать доверие.

— Проводите этого человека к выходу. Он свободен, — обратился Трейн к надзирателю.

Надзиратель открыл дверь и вывел Карла. Когда дверь за ними закрылась, человек, который вел допрос, спросил Трейна:

— Зачем ты его выпустил?

— Он больше не нужен. Он напуган до такой степени, что охотно рассказал все, что знал. Осталось только сделать из него одно…

— Что именно?

— Шпиона. Причем работать он будет добровольно.

Заканчивалась третья неделя путешествия. Караван медленно, но верно приближался к конечному пункту — усыпальнице святого Минуария. Усталые паломники медленно плелись за повозками, из последних сил выполняя обет смирения и послушания.

Путешествие выдалось трудным. Из-за конфликта между Героном и Валисией пограничные дороги пришли в негодность, пришлось искать объездные пути. Во время путешествия несколько паломников серьезно заболели, и их пришлось оставить в более или менее безопасном монастыре на границе Герона. Вскоре после того, как караван пересек границу Валисии, на него было совершено нападение разбойников. С большим трудом нападение удалось отбить, во многом благодаря тому, что у паломников грабить было почти нечего.